Ангел Варенька

Многие мне не верят, смеются надо мной, считают меня мошенником, сумасшедшим или, на худой конец, гордецом, из дурного тщеславия именующим себя гением, но я-то знаю, что я Лев Толстой. И знаю не только потому, что я им был в прошлой жизни, но и потому, что я и в нынешней жизни — он, хотя трудно вообразить себе Толстого поднимающимся в лифте на четырнадцатый этаж блочного дома, целующим в щеку жену, одетую в застиранный халатик, сующим ноги в стоптанные шлепанцы и усаживающимся на весь вечер перед мигающим телевизором. Не насмешка ли это? Уверяю вас, нет, и в этой метаморфозе столько же смысла, сколько в известной готовности композитора Вагнера вручить своим оперным богам биржевые портфели. И то, что я, автор «Войны и мира», не могу написать для дочери школьного сочинения и до сих пор путаюсь в употреблении частиц «не» и «ни», еще не позволяет считать меня самозванцем. Да, у меня нет седой бороды и густых бровей, я не имею привычки ходить, слегка выворачивая ступни ног, или засовывать ладони под ремешок просторной белой блузы, но зато меня не покидает одно чувство, неопровержимо доказывающее, что душа Льва Толстого выбрала мою телесную оболочку для посмертного существования.

А именно: мне постоянно бывает стыдно. Стыдно, когда притворно вздыхают, изображая сочувствие моему горю… когда мне беззастенчиво лгут с честным видом людей, возмущенных чужой неправдой… когда мне обещают одно, думают при этом другое, а в результате получается третье… Мне стыдно за себя, за соседей, за близких, за всю нашу жизнь, расшатанную и покосившуюся, как та ступенька… Но, впрочем, не буду спешить, и поскольку я — хотя и в прошлой жизни — сочинитель, расскажу по порядку мою странную историю. Начать мне придется так.

Вокзал. За книжным прилавком, на котором стопками разложены старые истрепанные журналы и — корешками вверх — такого же вида подержанные книги, кутается в дубленый полушубок молодой человек с седыми висками и на редкость бойко, с ухватками бывалого продавца ведет торговлю. На голове у него вязаная шапочка, на ногах — беговые кроссовки, на шее — транзистор. Каждого, кто подходит к прилавку, молодой человек окидывает быстрым оценивающим взглядом и в зависимости от того, к какому разряду покупателей он относится (обычный покупатель или покупатель с запросами), предлагает детектив, переводной роман или научную фантастику. Как правило, выбор его безошибочен, а в словах столько убедительности, ненавязчивого желания угодить и интригующей проницательности («Поверьте, вам надо прочесть именно это!»), что подошедший редко отказывается от покупки, и его дорожная кладь пополняется книгой с перечеркнутой ценой на обложке или номером журнала, не раз уже побывавшим в букинистическом магазине.

В одном из московских буков и работает Лева Толстиков (таково имя молодого человека), но торгует он обычно с лотка, расположенного либо на вокзале, либо в подземном переходе на Комсомольской площади, словом, в самых людных и оживленных местах. Так ему удобнее. Во-первых, удается сбыть с рук залежалый товар, а во-вторых, в толчее улиц гораздо сподручнее заниматься собственными торговыми операциями, ведь помимо книг, выложенных на прилавок, у Левы имеется кое-что и под прилавком, разумеется, предназначенное не для случайных покупателей, а для людей солидных и понимающих, своего рода книжных зубров. Эти матерые зубры возникают из-за спины Левы, сами нагибаются и заглядывают под прилавок, что-то кладут и что-то уносят, а Лева лишь делает пометки в блокнотике, прикрепленном к карману цепочкой от ручных часов.

В конце рабочего дня он подсчитывает выручку — ту, которую нужно сдать, и свою собственную, причем часто случается так, что его собственная выручка превышает выручку магазина. Поэтому неудивительно, что Лева запросто забегает перекусить в «Националь», где у него есть свой официант и уютное местечко с видом на Александровский сад, возвращается домой на такси и каждый месяц выплачивает за кооператив, состоящий из длинной анфилады комнат. Есть у него и собственная машина, записанная на имя двоюродного брата, которую он держит на даче, тоже — из предосторожности — записанной на чье-то имя. Есть и многое другое, неопровержимо свидетельствующее о процветании немногочисленного — он, жена и дочь — семейства Левы. Правда, жену иногда охватывает тревога за мужа, но, по словам Левы, он зарабатывает на хлеб честным трудом и размеры его доходов объясняются тем, что он — уникум, знаток, специалист высшего класса. Покажите ему любую книгу, и он, даже не заглядывая в свой блокнотик, скажет о ней все: где и когда издана, стоимость по номиналу, стоимость на черном рынке, надбавка за сохранность, надбавка за переплет и прочее. Через его руки прошла вся мировая литература, но точно так же, как настоящий дегустатор никогда не пьет вина, Лева никогда не читает книги. Даже классику. Даже «Войну и мир».

И вот этот-то Лева Толстиков внезапно узнает, что в своем прежнем земном существовании… но об этом уже было сказано.

II