Ангел Варенька

После тихих улочек Тбилиси Москва пугала Нину, казалась огромной и шумной, и ей — как в детстве — хотелось схватиться за подол матери, чтобы не потеряться в толпе. Она словно попала в загадочный античный лабиринт, в котором безнадежно заблудилась бы, не будь у нее надежного проводника. Этим проводником — материнским подолом — для нее был Володя, и первые годы после замужества Нина жила в уверенности, что предела ее доверия мужу не существует, и лишь постепенно стала обнаруживать, что предел все-таки был. Когда Володя познакомил ее с Николаем Николаевичем, Нина отнеслась к нему как ко всем московским знакомым, словно бы внутренне соразмеряя свою приветливость и доброжелательность с тем отношением к человеку, которое угадывала в муже. Она приготовилась к обычному вежливому разговору и внезапно растерялась, почувствовав, что Володя относится к этому человеку необычно, восторженно и даже подобострастно. Нина попыталась объяснить для себя, чем это вызвано, пристально вглядываясь в нового знакомого, но ничего привлекательного в нем не нашла. Напротив, ей внушали смутную неприязнь гладко зачесанные волосы Николая Николаевича и большие мягкие руки, постоянно оглаживавшие одна другую.

Нина впервые не поверила мужу и поделилась с ним своими сомнениями в надежде, что на этот раз он сумеет соразмерить с ними отношение к Николаю Николаевичу. Она попросила Володю пореже с ним встречаться, не подозревая, что этой просьбой задевает самолюбие мужа и наносит ему душевную рану. Володя долго молчал, потом сказал: «Хорошо», — а потом вдруг накричал на нее, и они поссорились.

— Пойми, как это для меня важно! Этот человек открыл для меня имена Флоренского, Розанова, Бердяева. «Смотришь ли на звездное небо, или в глаза близкого человека…» Он, он, он! — кричал Володя, наступая то на один, то на другой конец выпадавшей паркетной планки. — Неужели ты не способна подняться выше женского эгоизма! Ты хочешь целиком обладать мною, но я не могу принадлежать одной тебе!

Нина запомнила эту фразу. Оказывалось, что она, отдавшая все ради мужа, на самом-то деле поработила его, опутала веревками и заставила выполнять собственные прихоти. Нина ужаснулась своему эгоизму и, обвинив во всем себя, простила Володю.

— Конечно, для тебя это важно. Я понимаю, — говорила она, наступая на ту же планку паркета. — Ты не можешь себя привязать ко мне. Это было бы глупо. Я всего лишь женщина, которая тебя любит. Прости.

Нина смирилась с существованием Николая Николаевича, но с этих пор затосковала о Тбилиси, о своих подругах, пианино и библиотеке…

Проводив Василия Васильевича, Нина услышала за стенкой плач и бросилась в соседнюю комнату. Ее сын сидел на коврике среди разбросанных игрушек и обиженно разглядывал ушибленный палец. Нина опустилась рядом с ним на колени и, успокаивая сына, стала тихонько дуть ему на палец и платком вытирать слезы. Малыш с трудом успокоился, но как плату за это потребовал, чтобы мать поиграла в его игрушки. Нина стала вместе с ним складывать из кубиков дом и подводить к нему железную дорогу. Слепой почтовый вагончик никак не хотел вставать на рельсы и все время падал. Нина раздраженно поднимала его и снова ставила, но из этого ничего не получалось. Тогда она вновь поймала себя на мысли, что в ее жизни все плохо и нескладно. Темно, словно в слепом почтовом вагончике. Ни просвета. «Мама, не туда, не туда!» — закричал мальчик, заметив, что она неправильно прокладывает рельсы. «Мишенька, подожди…» Нина поднялась с колен, держа вагончик в руке, и подошла к окну. Прокатила вагончик по подоконнику, и он упал на пол. Нина подняла вагончик и виновато посмотрела на сына.

IX

Володя открыл дверь и, не зажигая света в прихожей, тихонько разделся, но мать услышала его из комнаты.

— Володенька, вернулся! А мы так беспокоились! Не знали, где тебя искать! Вася, скорее сюда!

Из кабинета выбежал Василий Васильевич с круглыми очками на носу и логарифмической линейкой в руке, на которую он искоса поглядывал, чтобы не потерять нужное деление.

— Я же говорил! Напрасно ты беспокоилась! — воскликнул он, не подозревая, что Анна Николаевна не отделяла своего явного беспокойства за сына от той скрытой тревоги, которую испытывал муж.

Володя с запоздалым упреком обернулся к матери.

— Хватит! Я же не с Северного полюса вернулся!

Он словно бы опасался, что чрезмерная радость родителей обяжет его против собственной воли оправдать их восторженные ожидания.

— В самом деле, Аня, — осторожно вмешался Василий Васильевич, еще не решивший, чью сторону ему занять. — Сейчас спокойно сядем, обо всем потолкуем.

Он еще раз взглянул на деление, чтобы не забыть его во время предстоящего разговора.

— Да, разговор назрел, очень серьезный, — с неожиданной резкостью сказала Анна Николаевна, изменяя своему прежнему миролюбивому тону.