Ангел войны

Деревья, утопшие в сером снегу,
и две одиноких вороны…
Идея России, насколько могу
проникнуть сознаньем за ровный,
открытый, казалось бы, даже врагу
остриженный холм уголовный, —
идея России не где-то в мозгу,
не в области некой духовной —
а здесь, на виду, в неоглядной глуши,
в опасном соседстве с душою
не ведающей, где границы души,
где собственное, где – чужое.

Еще настанет наша другорядь

Еще настанет наша другорядь,
И новое тоскующее знанье
коснется шеи, рвущейся узнать
и холод лезвия, и жаркое зиянье,
и розовый пузырь – и бронзовую стать
посмертного живописанья.

Мне кажется средь мускульных сует,
что гибель где-то за горами…
Проваливается прозрачный пистолет
сквозь бедную ладонь. Искрит, перегорая,
проводка в бункере… А мы до старых лет
предполагаем жить, резвяся и играя.

Похоже, обманул Афганистан
И заграница утекает
уже в товарищеский будущий туман
с ее компьютерами и поющими часами…
Как чешутся глаза не видеть лучших стран,
Ни родины, чья боль не ослепляет!

И сколько может времени протечь
в такой растерянности и в таком бессмертье?!
Чем больше тяжести я сбрасываю с плеч —
тем выше, выше, не по смете
дороговизна временных долей!
Вот золото. Расплавь его и пей,

и, может быть, еще настанет миг —
мы кровью хлынем из остывших книг.

Кто что помнит

никто ни шиша не помнит за древностью лет
душа народа из прошлого избяного
из барачной ночи
в новый, кубический свет

впрыгнула
но от Vita Nuova
избави нас Боже
империя не перенесет

прыжка над бездной козлиной прыти
и теперь бичевидно-хлесткое «Время, вперед!»
звучит иначе: «Стоять! Как, болваны, стоите!
Не шевелиться. Убрать животы. Выгнуть дугою грудь»

есть неподвижное мужество строя
всей жизни, которую не повернуть
фронтом на будущее
тылами в былое

историк ныряя в метель
попадает на дно
областного архива

но и допуск не вечен – бедняге
ни шиша не выдадут
(хоть бы свечное пятно
с гербовой, купчей, на сгибах черной бумаги!)

нет

ни кто эту землю продал
ни кто купил
мы уже не узнаем насильно ее населяя
измышленной мышиной тьмой родовых могил
воплощенной мечтой футуриста о равностороннем Рае

Дочь Колымы

До чего это грустно, что – побочная дочь Колымы —
расправляет свои запоздалые крылья вполнеба словесность
над немыми людьми, составлявшими некогда «МЫ»
их бесчисленных «я», умножаемых как бы на вечность.
До чего это грустно, что сегодня возможно сыграть
поощрительный реквием и, не рискуя ни сердцем,
                                                                        ни шкурой,
помянуть за полводкой из тел человеческих гать,
намощенную щедро над жидко-болотной культурой.

Новый Верещагин