Ангел западного окна

Я не в силах оторвать глаз от переливов этого платья, оно словно ветшает, истончается от времени,­ рисунок становится сквозным, прозрачным, ткань вот-вот рассыплется, кажется, она истлевает или пре­вращается в тонкий слой пепла, сгорая от моего ненасытного пылающего взгляда. Ткань редеет, распадается, переплетение нитей едва держится, наконец платье исчезает, и княжна, нет, не княжна — Исаида Понтийская, нагая, великолепная, ошеломляюще прекрасная, — вот кто сидит у моего письменного стола...

Все это время, час за часом, я лишь наблюдал, как распадалось и истлевало платье. Во всяком случае, теперь я пытаюсь убедить себя, что только распад­ материи меня занимал. Может быть, я своей страстной жаждой и обрек материю на гибель! Наверное, я не кривлю душой, ведь нами не было сказано ни слова о любовной страсти.

Ни слова... А произносились ли хоть какие-то слова? Нет! Я молчал, будто потеряв дар речи, и как завороженный часами следил за медленным исчезно­вением покровов и обнажением истинной княжны.

Ты мой свидетель пред Богом, вознесенный надо мной двуликий страж моих видений и снов, вознесенный надо мной Бафомет! Владело ли моими помыслами нечистое вожделение? Или помыслы мои были целомудренны? И те часы были часами изумления, готовности к схватке, круто замешанного на ненависти, жадного любопытства? Разве не взывал я к Джейн, моей святой защитнице, разве не умолял ее о спасении от Черной Исаиды, покровительницы проклятого Бартлета Грина, сгубившей Джона Роджера, и весь наш род, и меня самого! Но чем исступленней я звал Джейн, тем скорей, тем смелей, тем прекрасней и неотразимей являлась мне княжна Асия, ее роскошное, обольстительное, золотисто-бронзовое тело. Являлась?.. Она и теперь является...

А разве Липотин не предупредил? Что только сейчас пойдет решающая схватка?

Я спокоен, я готов. Не помню только, как начался поединок. Первый выпад относится к давним временам, о которых моя память молчит. Как вести этот бой, не знаю, как победить — и подавно. Страшно нанести первый удар, я не хочу ткнуться в пустоту и рухнуть, потеряв равновесие!.. Страшно сидеть лицом к лицу с противницей изо дня в день, безмолв­но сражаясь на дуэли взглядов и нервов.

Страшно мне, немыслимо страшно. Я чувствую, княжна может явиться в любую минуту.

Опять звонок! Прислушиваюсь... Нет, не пока­залось, действительно звонят в дверь! Колокольчик, самый что ни на есть реальный дверной колокольчик заливается в прихожей... И все-таки страшно. Пронзительный звон заставляет меня вскочить и броситься к электрической кнопке, открывающей входную дверь, затем к окну: два расшалившихся сорванца удирают со всех ног, пока их не поймали и не задали взбучку. В общем, ерунда!

Но страх не разжимает своих когтей.

Входная дверь открыта, — не успел подумать, как сразу напали новые страхи: нет защиты от людской наглости, бесцеремонным глупцам и назойливым посетителям всех мастей ничто теперь не помешает, заявившись с улицы, ворваться в мою жизнь, проникнуть в тайны, столь тщательно оберегаемые мной от чужих глаз. Я хотел спуститься вниз и закрыть дверь, причем навсегда, как вдруг на лестнице раздались шаги, знакомые шаги, легкие, крадущиеся, мягкие...

На пороге Липотин!

Он смотрит на меня, иронически прищурив глаза, и так-то едва видные, с усталыми, подернутыми синеватой тенью веками.

Мы здороваемся запросто, без лишних слов, можно подумать, расстались вчера. Липотин, не переступая порога, принюхивается, как старая лиса, учуявшая чужие следы в подземных ходах своей норы.

Я тоже молчу, так как хочу сперва приглядеться к моему посетителю.

Липотин явно изменился, но, в чем именно, трудно определить. Я сказал бы, что это не он сам, а двойник: бестелесный как тень, слова его звучат монотон­но. Может быть, мы оба умерли? — курьезная мысль... Никто ведь не знает, как общаются друг с другом мертвецы. Так же, как живые? Почему бы и нет... На шее у Липотина повязан красный платок, раньше я никогда не видел на нем такого галстука.

Отвернувшись в сторону, он произносит странным, хриплым шепотом:

— Недолго осталось. Скоро у вас тут будет лаборатория Джона Ди.

Жуткий голос, совершенно чужой, как будто со свистом проходит через серебряную трубку. Слушать­ невыносимо, так сипят обреченные умирать от рака гортани.

Липотин повторяет насмешливо и с явным удовольствием:

— Недолго осталось!

Я не отвечаю. Ничего не могу понять. Мной овла­дел невыразимый ужас, и, не раздумывая, не отдавая себе отчета, что хочу сказать, какие слова сейчас произнесу, я выпаливаю:

— Липотин, вы привидение?

Он разом поворачивается ко мне, в его глазах горят зеленые огоньки.