Ангел западного окна

Духом воспрянь, королева Елизавета!

Черный кристалл породила Черная Матерь,

Камень спасение принесет престолу,

части короны разъятой

соединит он навеки.

Половина венца — твоя, мужу вручи другую,

победоносцу, вонзившему

меч серебряный в холм зеленый.

Ждет плавильная печь, ждет и брачное ложе,

пусть же злато и злато сплавятся в слиток,

и засверкает корона цельнолитая».

Тайный осведомитель тоже снабдил пергамент пояснением, на отдельном листке, подшитом к предсказанию колдуньи. Суть в том, что предводитель разбойников Бартлет Грин, упомянутый в письме к епископу Боннеру, был схвачен и брошен в тем­ницу.

«В понедельник на Святой неделе после Великого праздника Воскресения Господня, в лето 1550-е

Шайка Бартлета Грина разбита, сам же он схвачен, однако не ранен, что поистине чудом почитать должно, ибо сражение вышло прежестокое. Теперь сей преступник, душегуб и злостный еретик надежно закован в цепи, а сторожат его и днем и ночью, так что ни один из послушных ему демонов, ни сама Черная Исаида, кумир поганый, вызволить его не сумеют. Над кандалами его, как ручными, так и ножными, троекратно возгласили: „Изыди, сатана!“, сопроводив сии слова крестным знамением и щедро окропив железа святою водой.

Посему возношу истовую молитву Господу, да исполнится по Его воле пророчество святого Дунстана, в согласии с коим осквернитель святого праха, подстрекавший чернь к святотатственным деяниям, — уж не известный ли Джон Ди? — не избегнет кары, но будет подвергнут гонениям, преследованиям и мукам до скончания века. Аминь!»

Вместо подписи тайный осведомитель поставил свой значок )+(.

В новой связке бумаг, которую я наугад вытащил из посмертного архива моего кузена Джона Роджера, оказался дневник нашего далекого предка сэра Джона Ди. Я сразу это понял, как и то, что дневниковые записи служат продолжением сюжета, завязка которого находится в доносе тайного осведомителя, и относятся к тем же годам. Из дневника, начатого Джоном Ди,

баронетом Глэдхиллским, в день торжественного присвоения ему звания магистра

«В день святого Антония, лета Господня 1549-го

...Да будет день посвящения нашего в магистры днем превеликого пьянства пред лицом Господа! Ах, как ярко воссияют в хмельном пылу носы и плеши отменнейших ученых мужей нашей Англии! Ну да я их проучу, узнают, каково со мной тягаться!..­

...Ох, окаянный денек... Окаянная ночь!.. Нет, благословенная ночь, если я заслужил такое!.. Перо нещадно рвет бумагу, все оттого, что рука моя до сих пор пьяна, да-да, пьяна! А разум?­ Он ясен, как никогда. Снова бранится: проспись, свинья, доволь­но колобродить! И яснее ясного, светлее солнца мысль: я влас­титель над всеми следующими поколениями. И вижу нескончаемый ряд моих потомков — королей! Королей на английском престоле!..

...В голове наконец просветлело. Но как вспомнишь минувшую ночь, ее события, голова начинает трещать немилосерд­но, того и гляди расколется. Надобно все обдумать без спешки и хорошенько понять. После обильных возлияний в честь новоиспеченного магистра Гилфорда Толбота слуга приволок меня домой, а уж как — одному Богу ведомо. Если сия попойка не была наихмельнейшей из всех, случившихся с тех пор, как стоит Альбион, то... Довольно! Скажу лишь, что пьян я был, как никогда еще за всю мою жизнь. Праотцу Ною далеко до меня...

Ночь выдалась теплая и дождливая. Должно быть, потому и вино так крепко ударило в голову. Платье мое испорчено, не иначе я вывалялся в грязи, когда на четвереньках добирался до дому.

Очутившись наконец в опочивальне, слугу прогнал с глаз долой, потому как не терплю, чтобы меня, как малое дитя, оби­хаживали, когда борюсь с бесами опьянения, и уж тем паче не желал бы уподобиться хмельному старцу Ною, на постыдную наготу коего пришлось набросить одежды.

Итак, я стал разоблачаться без помощи слуги. И поскольку преуспел, то с изрядной гордостью взглянул в зеркало.

Что же узрел в нем? Из зеркала с кривой ухмылкой смотрела самая жалкая, убогая, несчастная харя, какую только можно вообразить, — персона с высоким лбом, однако с низко заче­санными пегими, некогда темными волосами, поневоле заподо­зришь, что скрытое под ними чело есть обиталище низменных страстей, рождаемых пришедшим в упадок рассудком. Взор голубых глаз отнюдь не поражает царственной властностью — он сален, мутен от пьянства, притом нагл. Раззявленная слюнявая пасть и неряшливая козлиная борода, полная противополож­ность губам — тонким, привычным приказывать, губам истинного­ потомка Родрика, да еще жирная шея, обвислые плечи... — словом, позорный, издевательский портрет отпрыска рода Ди, глэд­хиллских баронетов!

Холодная ярость охватила меня, я приосанился и крикнул уроду за зеркальным стеклом: