Ангелам господства

Без маминой Ирины хор раздробили по вокальным группам выпускники консерваторий. Мама страдала без дорогой подруги, но отнесла нерукотворный памятник — потрёпанную школьную тетрадь с каллиграфическим отображеньем текстов пером педагогини под пенье примадонны. Хор оживил репертуар. Вокальные загоревали. Сравнив житьё в великих Байканурах, домой рвались дипломники механики и оптики, на факультетах кибернетики и прочих прикладных математических наук просчитывали возведенье четвёртой — нет, ошибаюсь, — пятой обсерватории, но замаячил слух, что там, в торфяники лосиного болота, запала кимберлитовая трубка и может быть полна. Геодезистов за изыскания вознаградили и удалили восвояси, а до торфяников продлили особо охраняемую зону от бешеных лосей. Корреспондентам велено молчать и не писать под страхом санкций, беременных лосих — пересчитать и вывести. Потешным было, спустя года до грани нового столетья, услышать в светском разговоре магната с олигархом, звено восторженного всплеска, в момент, когда пришлось признаться, в каких местах я родилась. Облагороженные толстосумы явили мне познанье Берендеев возможным венчуром об инвестициях в алмазы. Могучие леса и торфяные топи их не пугали — болото осушить при современной машинерии и дешевизне рабочей силы для них пустяк, а риск пустот и качество алмаза им исключили и гарантировали экстрасенсы… пообещав, что, может быть, наполовину, ну, может быть, на треть, шкатулочка полна! Риск в бизнесе — как воровской азарт. И твердотельной электроникой компьютера его не просчитаешь — шальные, бешеные деньги. Нырнуть в торфяники, чтобы добыть там тонкий луч. Ведь солнце не продашь. Энергетическая западня планеты хранится в кошельках под северным сияньем. А когда-то мы грезили о равновесии систем. И циклов. И империй. А всё подвинул тонкий луч.

И всё же первомай объединял в колоннах демонстрантов. На площади перед Дворцом культуры и окнами к его афишам стоял кирпичный дом с универмагом на первом этаже — застройка под полтинники Советской Власти для прохожденья демонстраций по центрам городов, где нет Кремля. Кирпичный дом, сам походивший на кирпич, с пятиэтажного балкона давал такой пейзаж на панораму Первомайского потока, что Ориадна держала нить своей собачьей фермы, не выходя и не спускаясь, — с балкона было видно триумф-апофеоз дворцовых портуналий. Командовал парадом, как всегда, Портун — Ассандр Палыч. Он направлял колонны ещё до построенья в плацдарме улиц, линейкой и карандашом на карте города в дворцовом кабинете. Принимал парад начальник части, приветствовать трудящихся с трибун выстраивалось всё заводоуправленье, правей на край ставили женщину из ветеранов славы труда с краснющим бантом в лацкане джерси и туго сколотым пучком волос, которому не страшен ветер. Такие женщины, как Ира с Ориадной, снижали революционный пыл бойцов, их лотосная поступь и завитые букли на ветру сбивали ароматом «Красной Москвы»   парадный шаг. В такие дни Ирину с Ориадной куда-то задвигали, на задний план. И даже школьная химоза, посмевшая придти однажды на праздничный парад в газовом шарфике, сколотым в краешек позолоченной брошью, была отвергнута орденоносным президиумом в дальние колонны, хотя сама была орденоносной супружницей у председателя профкома. Ей репутацию спасла блестящая по результатам учеба сына на подводном флоте. Ирине с Ориадной преподнести на жертвенники реввоенсоветов младенцев было поздновато, а фигурять в колоннах по асфальтам не полагалось в запахах духов. И далее: уж если демонстранты не станут сдерживать гражданского порыва и запоют, то в этом разе дурным оперным голосом кричать припев времен гражданской — это звучанье элементов. Их у нас есть и надо спрятать. Лишившись искушенья исполнять всемирный «Интернационал»   в ноябрьские и продолжать до первомайских, Ирина компенсировала дух протеста, сменив удушливую мякоть «Красной Москвы»   на горестный «Ноктюрн».  Заметив, чем запахло у примадонны, прима изловчилась и рижским поездом доставила «Клема».  Народ шарахнуло и снова притянуло. Запретные плоды. Куды деваться. Теперь с божнички пятиэтажного балкона в домишке кирпичом, пожня свой пай в «копэративе»,  благая Ориадна взирала под стопы, где двигались колонны демонстрантов. В упряжке пёсики рычали, но не могли отфыркнуть пух, пыльцу и странноватый дождь, замешанный на шоколадных хлопьях. Фрагмент маршрута с балконной панорамы сплывал шарами, музыкой оркестра и удалявшимся «Ура!».  Хотя в те времена приветствовать парад с балкона считалось неприличным, и ветераны войн преклонных лет стремились вежливо, глазами следуя колонне, стоять на тротуаре с велосипедом, внуком и флажком. Наличествуя указателем отсутствия возможности и права на движенье: костыликом у дедушки, дошкольным детством у внучков.

Колонна сгинула, куда-то бухали фанфары, как в отдалённом подреберье сердечное житьё давно уставшей балерины, и Ориадна тихо опустилась на табурет. Коричневатый дождь усилился, и закружилось хлопчатым пухом что-то похожее на снег и вальс «На сопках Манчжурии».