Ангелика

Девочка все еще сидела на корточках, ее ноги холодила собственная скверна, она кусала кровоточащие губы, не давая зубам стучать. Наконец он замолк, однако она оставалась недвижной, пока не сосчитала про себя десять раз по десять, пока не дотронулась большим пальцем до четырех остальных по пять раз и еще по пятьдесят. В конце концов она упала на спину, опершись на изгородь, провалилась в милостивый сон и не просыпалась, пока сумрак не поседел. Она вернулась в дом, готовясь к побоям, но вотще. Она не увидела ни матушки, ни отца, лишь сестру.

— Матушка меня искала? — спросила она.

— Только Джордж. Сказал, что хочет передать тебе какой-то секрет.

Но тем утром Джордж еще спал, и хотя он пробуждался несколько раз перед тем, как умереть, его секрет остался для Констанс секретом, а страшное подозрение, что кололо ей затылок, было подтверждено несколько дней спустя отцом:

— Считаешь себя умной? Джордж заболел из-за тебя. Мы с ним искали тебя в холодной ночи, и посмотри, что с ним стало. Твоя матушка любит его сильнее всех, а после Альфреда она и так места себе не находит. Ты собой довольна, девчоночка?

Она очень рано постигла абсурдный закон: противление совратителю ведет к смерти того, кого любишь, и горю остальных.

— Неужели я была столь порочной?

Наверное, Констанс вновь и вновь задавалась этим вопросом, мучаясь все сильнее с каждым днем в течение недель, что предшествовали исчезновению отца. Вот и задачка для вашей немощной науки: ей становилось хуже, потому что ее обстоятельства ухудшались, или же обстоятельства ухудшались, потому что ей становилось хуже? И если верно последнее, что именно питало её усугублявшиеся муки? За ней по пятам гналась черная память, но когда горячее дыхание опаляло ей шею, Констанс наблюдала впереди образы, кои оправдывали ее всевозрастающий ужас. Будучи наважденной неприемлемыми видениями Джайлза Дугласа, она измыслила собственное наваждение, дабы объяснить свой страх, — и воспоминания обратились в привидения.

Или же нет. Нельзя исключать, что Джайлз Дуглас (если его звали именно так, если он существовал, если был стекольщиком, если беспробудно пьянствовал, если он не был соседом либо яркой детской фантазией) не совершил ни одного акта насилия из тех, кои она временами почти припоминала, но так и не вспомнила. Нельзя исключать, что ее отец был мягким человеком, просто Констанс родилась уже готовой к бедствиям и вечно пророчила их, изливала в уши, что были глухи к ее историям и страхам; она родилась устрашенной, и когда бедствия ее не постигали, она творила их, ибо объяснить ее страх могло только нечто страшное.

Когда же Констанс начала ненавидеть и бояться Джозефа Бартона? Не когда он признался ей в любви.

Не когда он на ней женился. Не когда он взял ее столь грубо, что она до крови кусала губы и щеки. Не когда она растила, носила и теряла кровавые останки его детей.

Нет; он сделался ей отвратителен, лишь когда стал отцом ее дочери, а она поняла, что сделалась матерью.

Только в этот момент Констанс осознала, что же наделала: она нашла мужчину, не похожего на Джайлза Дугласа, и преобразила его в мужчину, что напоминал Джайлза Дугласа до дрожи в коленях.

Или же нет. Нельзя исключать, что перед нами — женщина, коя привыкла к жизни в больших коллективах, сначала в семье, потом в Приюте, коя удаляется от мира, дабы посвятить себя скучному мужу, кой не заслуживает ее заботы и не может удовлетворить ее эмоциональные потребности, отчего она посвящает себя ребенку, родившемуся после долгих лет болезненных неудач, а муж оскорбляется естественной переориентацией привязанности, и ни тот ни другая не в состоянии услышать друг друга, пока между ними разверзаются пропасти.

Или же нет.

Весьма немногое подтверждает существование Джозефа Бартона: бородатое лицо в потускневшем серебряном медальоне, хранимом в ящике комода среди армейских знаков отличия; и еще имя (уже осилившее путь из Италии в Англию), еще раз переиначенное в латинское bartoni, наименование вида бактерий, любезность со стороны доктора Роуэна (оказанная после того, как его собственное имя вкупе с именами Гарри Дела корта и других были понижены до строчных букв, латинизированы, обессмерчены).

Могу доложить вам со всей беспристрастностью, на какую способна: манеры, жестикуляция и внешность Джозефа являли медлительность столь полную, что вполне простительно было принять его за человека, засыпающего скоро и спящего крепко. Вы справедливо осведомляетесь о том, почему Констанс считала, что им правит итальянский темперамент, кипящий на медленном огне страсти. Я полагаю все же, что пламя не возгоралось в этом человеке никогда в жизни, и, вернее всего, он подавлял свои везувийские извержения почти без усилий. Не говоря уже о том, что подозрения Констанс, а также Энн Монтегю на его счет были беспочвенны.