Ангельский рожок

– Короче, сегодня ферма закрыта, – сказала молодая женщина, презрительным взглядом провожая этого бездельника. – Хозяин принимает там своих друзей. А вам нужно… – она направилась к двери, Аристарх двинулся следом. Они встали на пороге. Со всех сторон над деревней круто вздымались курчавые зелёные склоны с жёлтыми вкраплениями цветущего дрока. Над ними громоздились исполинские серые скалы, подпирая горбами уже не голубое, а фиолетовое небо, какое бывает на юге, в горах, перед закатом.

Девушка махнула рукой в сторону тёмно-зелёного распадка:

– Туда не ходите, напрасный крюк. Идите вон туда… – указала в противоположную сторону. – Минут через сорок дойдёте до полянки с рожковыми деревьями, днём конюхи отводят туда коней сеньора Манфреда, но к вечеру там уже пусто. Вы узнаете место по трём огромным острым камням, они стоят сгрудившись, говорят, очень древние, племенные, там приносили в жертву людей, жуть, правда? И осторожнее: в тех местах водятся кабаны!

Аристарх поблагодарил и шагнул с порога в солнечный обвал…

Улица сбегала вниз, подскакивая на ступенях, и – белая – казалась обнажённой под горным испепеляющим солнцем, под небом павлиньей синевы. Сейчас надо было скрыться от глаз наблюдательной мамочки. Лучше бы он спросил дорогу у Антонио, который гоняет джип на ферму и обратно по десять раз на дню, наверняка не замечая уже ни дороги, ни лиц постояльцев. А сейчас поздно, увы, его уже приметили, его запомнили. Какого чёрта в разговоре с бабкой он не придумал себе страны попроще, чем Израиль! С них станется позвонить сейчас на ферму и предупредить о некоем подозрительном типе, который шатается по округе и на ночь глядя собрался в горы. Собрался в гости…

Он обернулся. Молодая женщина – лицо в золотистой тени – всё ещё держа на бедре младенца, крикнула вслед:

– Вы поняли? Там ферма, в ту сторону не ходите.

В ту сторону он и пошёл. Правда, навертел ещё петли тесными белыми улочками, уходя от внимания молодой женщины. Слегка заблудился, удивляясь себе: обычно он прекрасно ориентировался в чужой местности; дважды – чертовщина какая-то! – выходил на маленькую площадь с крошечным круглым фонтаном… Вот тебе и деревня: клубки переулков и тупичков здесь были запутаны, как в Венеции.

Наконец нащупал правильное направление. Очень этому помогли трогательные ориентиры: в застеклённых нишах угловых домов стояли деревянные крашеные фигурки Девы Марии и какого-то святого, местного покровителя этих крыш, этих труб, курчавых тёмно-зелёных гор и фиолетового неба.

Выйдя за пределы деревни, опять набрал телефон Володи. Чёрт, здесь не было связи!

В задумчивости стал подниматься по грунтовой дороге, почти тропе, – как тут две машины разъезжаются! Впрочем, наверняка здесь только один Антонио и гоняет на ферму да обратно: заповедник, к тому же – частное владение. Он поднимался медленно, в замешательстве продолжая обдумывать расклад событий, не совсем понимая, зачем пустился в дорогу, как проникнет на ферму без Володи, как в двух-трёх словах докажет – пока не погнали взашей, – кто он?

Весь замысел, тщательно ими выстроенный по минутам, замысел, который он обдумывал и лелеял весь отпуск, даже стоя в музейном зале перед картинами Рембрандта, – полетел к чертям из-за Володиного предательства. «Ну-ну, не будем использовать слишком сильных слов, – поправил он себя. – Не предательство это, а обычная осторожность: человек обдумал ситуацию и признал её для себя опасной, вот и всё. «Ты взвешен на весах, и признан лёгким»[11].

С чего ты решил, в конце концов, что Володя чем-то тебе обязан, что пойдёт ради тебя на смертельный риск? Да, говорил он убедительно, сильно, откровенно, целую лекцию прочёл об особенностях хранения драгоценностей в швейцарских банках. Хороша была лекция, особенно про колье на портрете королевы Ломбардии. Чего только не вывалишь в первом впечатлении от встречи. Ну и ладно, повидались, потрепались… Отпусти, дурачина, детский любимый образ: «Если что-то кажется некрасивым, это может быть ошибкой».

…Растительность вокруг преображалась, являя всё новые кусты и деревья. Помимо клочковатых, причудливо гнутых ветром алеппских сосен, стали попадаться стройные пинии с изящной зонтичной кроной, мастиковые кусты, кряжистое рожковое дерево, пересыпанное коричневыми стручками, и земляничник – дерево славное, гербовое, чеканный символ на местных канализационных люках. Зелёными перевёрнутыми каракатицами сидели на склонах огромные агавы, на одном из крутых выступов рос, наклонясь, старый дуб, с кроной настолько прихотливо закрученных ветвей, что она казалась кудрявой. И всюду, где только позволяла землица, темно зеленел благородный, источавший смоляной дух можжевельник.