Ангельский рожок

Отсюда деревня Эль-Гастор казалась уже щепоткой крупной рассыпанной соли. Прямо на неё, на виноградники сползало солнце – празднично-зловещее, как перед казнью, – и мерещилось, что оно раздавит сейчас, раскатает огненным катком ничтожную горстку людского жилья! Нет, пощадило, закатилось, угасло.

В небе всё ещё пенилась алая кровь заката, постепенно сменяясь налитым кровью сумраком. Высоколобый свод небес тихо плыл над горами, медленно остужая свои тёмно-фиолетовые воды; и в центре его, и по окраинам вспыхивали пригоршни звёздной пшёнки, словно кто-то невидимый сеял урожай на полях своих необъятных угодий или рассыпал щедрый корм для своих невиданных птиц. И зачарованно глядя на картину великой ночной жизни горных вершин, беспредельного неба, глубоких ущелий, рассыпанных домиков внизу, глядя на ряды напоённых за день горячим солнцем уснувших виноградников, Аристарх мысленно благодарил кого-то, кто приволок его на такую высоту и показал всю эту мощь и мужество, труд и ласку и научил, надоумил, смирил, наконец, – как смиряют норовистого жеребца-одногодка…

«Слава богу, – думал он, – слава богу: я свободен, я чист, мне плевать…»

Вдруг сверху донёсся смех, громко хлопнули пробкой открываемой бутылки… забасили, загомонили несколько голосов и – показалось? – кто-то произнёс его имя: Аристарх.

Ледяным огнём ожгло его изнутри!

Кровь плеснула в виски, подкатила к сердцу кипящей волной, и сердце заколотилось отчаянно, бешено… Какая там слабость, какая апатия! И следа этого морока не осталось в его часами тренированном на спортивных снарядах сильном теле. Всё оно, с головы до ног, было сейчас натянуто и звенело яростью в каждой мышце. Он вскочил! Сел… Снова вскочил на ноги…

Одна лишь мысль о том, что Пашка Матвеев… что это Пашку зовут, это – к Пашке так обращаются!.. Одна лишь мысль, что его имя, как потерявшийся ребёнок, как девочка – по вокзалам, как… – эта мысль скрутила внутренности огненным жгутом. Словно его имя было живым существом, которое держали в вонючем застенке, насилуя, издеваясь и насмехаясь. Словно это батя, мальчишка, сирота, звал его из подземелья измученным голосом. И надо было ринуться, раскидать, уничтожить – защитить!

И всё было решено! И никак иначе быть уже не могло.

Лёгкий, пружинистый, неслышный, как дикая кошка, он осторожно поднимался по склону, намеренно выбирая трудные для подъёма участки, чтобы обойти ферму справа с большим запасом и остаться незамеченным. Вскоре поднялся до уровня хозяйственных построек – те сидели выше по склону, – а затем, не останавливаясь, вскарабкался ещё выше, на относительно ровный, заросший кислицей пятачок горы, откуда ферма открывалась вся целиком – голубая в лунном свете, с высоченными трубами, в темноте – угрожающими. Надо было оглядеться, сориентироваться, понять, что его ждёт; надо было решить – что делать.

Глупо и бессмысленно свалиться на головы всей компании в отсутствие Володи. Можно только представить, в какое бешенство придёт хозяин, Манфред («очаровательный человек!») – уверенный в полной безопасности и уединённости своей фермы. Да и на что ему сейчас вся эта публика? Не за наследством же он сюда явился, ей-богу. Ему нужен был только Пашка собственной персоной.

Где-то внизу смутными жёлтыми крошками теплились огоньки деревни Эль-Гастор, но их стремительно поглощала ночная стихия. На небе в голубой дымке, словно завязь в цветке, повисла небольшая белая луна. Дальние скалы громоздились на горизонте широкой и плотной чёрной грядой.

Внизу, на трёх террасах ступенчатого плато уютно и ладно угнездилась ферма. В сумерках голубели составленные кубиками части Большого дома: столовая, гостиная с концертной залой, жилые комнаты – всё под высокими скатами крыш, под четырьмя каминными трубами. От другого дома, поменьше, сложенного из крапчатого булыжника, резиденцию отделяла светлая песчаная площадка. Архитектор, перестроивший старые конюшни под дорогой отель, своё дело знал: издали два огромных окна – столовой и гостиной, – прорубленных в полуметровой толще старых стен и застеклённых так, что казались просто кубами жидкого прозрачного янтаря, придавали Большому дому, да и всей ферме, изысканно дорогой, несколько призрачный вид.

Выше по склону смутно угадывались другие, тёмные сейчас постройки, о которых рассказывал Володя: крытый бассейн – с сауной, спортивным залом и прочими удовольствиями для гостей; и открытый бассейн, в котором сейчас плескалась бледная луна… Ярусом выше тянулись конюшни, обустроенные в одном длинном каменном строении, а также пустые загоны и «бочка» – огороженная площадка с песчаным покрытием и высокими стенами, обмазанными красноватой глиной. Лошадей уже завели на ночь в крытые стойла.

Минут сорок он сидел среди кустов можжевельника, рассматривая голубую желтоглазую ферму, не в состоянии придумать, как выудить Пашку из гостеприимных объятий высокого общества. Тут не Гороховец, напомнил себе, тут он поссать на крыльцо не выйдет.