Ангельский рожок

Зато после разговора с отцом и с дядей, двумя классическими голливудскими головорезами (ни слова не осталось в памяти; он говорил, говорил, говорил чуть ли не исступлённо, боясь умолкнуть), – после того разговора он запомнил бархат бездонного чёрного неба и алмазные подвески созвездий над дышащей пустыней: они блистали так чисто и больно, когда, уже без ножей, молча и угрюмо его вели молодые разбойники назад, к его машине.

И помнил, как возвращался пустыней – счастливый, пусть и коротко, но впервые счастливый, – потому что выпросил у семьи, вымолил и, конечно же, выкупил (деньги приличные, но не миллион, три тысячи долларов; вынул тугой комок из кармана джинсов, отдал с радостью, с облегчением), – словом, выкупил душу мальчика, Мухаммада – ха! – его таки звали Мухаммад.

* * *

Второй раз напали на него лет через пять.

К тому времени он уже, бывало, оставался в кабинете один на один с настоящими душегубами, способными, глазом не моргнув, вспороть тебя и выцедить по капле, растащить по мышце, как бабушка-старушка распускает пряжу. Ему уже казалось, что он способен учуять тот градус опасности, за которым следует нападение. Наверное, просчитался.

В тот день надзиратель привёл на приём одного заключённого из блока опасных преступников, из закрытой камеры. Он жаловался на головные боли, и, собственно, никаких сомнений жалобы его не вызывали: человек немолодой, принимал таблетки от давления – вполне возможно, их следовало поменять или увеличить дозу.

Он и выглядел убедительно: одутловатый, лицо в багровой сетке, движения замедленные и скованные – видно, замучен мигренями. Хотя вежливо поздороваться не забыл.

– Сними с него наручники, – велел он Нехемии.

Дальше всё произошло как на показательных выступлениях фигуристов, словно оба репетировали месяцами эту сцену, и вот она отлично получилась – высший бал за слаженность пируэтов!

Лёгким, неуловимым движением фокусника выхватив из рукава обломок арматурного прута, заключённый удивительно легко для его возраста и комплекции прыгнул на доктора и, сжав коленями его локти, заточкой нанёс в голову три удара. Нехемия, идиот, горе-охранник, взвыл и осел на пол, тряся брюхом. Хорошо, что Адам в те пять-семь секунд был неподалёку, в коридоре. Он влетел, споткнулся о Нехемию, со злостью двинул его в брюхо, чтобы не валялся на дороге, и вдвоём с доктором они худо-бедно скрутили молодца.

– Дуррак! – сказал доктор Бугров, обливаясь кровью. – Кретин тупой! Это же голова – череп, кость! – И для наглядности постучал по макушке согнутыми костяшками пальцев. – А родничок у меня давно зарос.

Фигуриста, уже закованного в наручники, Боря с Адамом избили вдохновенно, до потери сознания. Бил в основном Адам, Боря кричал по-русски с азартом: «Пизди его, братан!!! Пизди как грушу!» – пока доктор Бугров не заорал:

– Оставьте его, идиоты! Кто-нибудь зашейте меня, кровь глаза заливает!

Фельдшеры, вместе с очнувшимся Нехемией, волокли по полу на выход тушу бессознательного окровавленного зека (его отправляли в тюремную больницу), и все трое выглядели группой довольных рыбаков, тянущих из воды мокрый невод, полный рыбы…

На расследовании инцидента выяснилось: в тот день исполнился год со дня смерти дружка его, сокамерника, зазнобы; правда, тот умер от астмы и при другом докторе, но все они, суки, нацисты, одинаковы. Захотел безутешный любовник отметить годовщину усопшего друга по-своему. Помянуть, как полагается.

– Тебе идёт забинтованная голова, – сказал Аристарху начмед Михаэль Безбога. – Твоему скорбному образу вообще идёт страдание. – Он помрачнел и добавил: – Тем более что тюрьма – последнее место, где человека можно перевоспитать.

«Наверняка цитата», – подумал доктор Бугров.

Но были здесь и настоящие больные, хронические больные, с тяжкими недугами.