Ангельский рожок

– Ну, почему же, – возразил Аристарх, легко откидываясь в кресле. Он мгновенно забыл, что дал начальнику слово не открывать рта. – Я помню лично вас ещё по временам вашего сухого закона. Знаменитый поезд Хельсинки – Ленинград. Мы на «скорой» называли его «пьяный поезд». Вечером ездили по всему городу, собирали бесчувственных турмалаев в разных живописных позах. Приезжали вы хорошо одетые, вот как сейчас, в дорогих куртках, в костюмах, в прекрасной обуви, а в вагон мы вас забрасывали в одних рубашках и бывало, что в трусах. В одном ботинке без носков. Оставалось много ценных предметов одежды. Помню меховой ботинок – я подарил его одноногому инвалиду, бывшему фронтовику. Вот кому бы точно не помешала защита Красного Креста.

Багровый, как мак, инспектор поднялся, вскочил и переводчик. Доктор Бугров продолжал сидеть в своём кресле, невозмутимо покручиваясь, с предупредительной вежливостью уставясь на громадного финна.

– Вы понимаете… – пробормотал тот, – вы отдаёте себе отчет, что жалоба в отношении оскорбительного выпада против сотрудника Красного Креста может вам стоить…

– …очень многого, – подхватил Аристарх. – Например, я лишусь удовольствия заглядывать в задний проход Азиза Халили, великого борца за свободу чего угодно – при условии, что ему платит кто угодно.

– Возмутительно! – пробасил инспектор, выскакивая в коридор.

– Возмутительно… – перевёл переводчик и, перед тем как закрыть за собою дверь, неожиданно подмигнул доктору Бугрову.

Долго, долго утрясал этот скандал генерал Мизрахи. Симпатичный белобородый шкипер (полундра! прямо руль! пошёл шпиль!) оказался последовательным и мстительным ябедником: пять или шесть, не соврать бы, жалоб были направлены им на официальных бланках Красного Креста во все возможные инстанции, даже в канцелярию премьер-министра Израиля. Генерала Мизрахи трепали, как треплет зайца охотничья собака, но подчинённого он не сдал. Доктор Бугров каялся, божился, выслушивал с опущенной, как у школьника, головой от начальника яростно-цветистые монологи на иврите, арабском и французском. В общем, утряслось. Во всяком случае, верзилу-шкипера Аристарх у себя больше не видел, возможно, и тот избегал встречи и при имени доктора Бугрова впадал в оцепенение. Но спустя года четыре, будучи, как ему казалось, просто непробиваемым циником, с нулевой, как ему казалось, чувствительностью, Аристарх сорвался во второй раз.

Это был француз, раскованный красавец. Остроумный и, на первый взгляд, легкомысленно дружественный. Впечатление оказалось ложным: игривый француз буквально душу вытрясал, ковыряясь в историях болезней самых отъявленных головорезов. Называл он их даже не «политзаключёнными», а «правозащитниками». Доктор Бугров кратко и холодно отвечал на вопросы, под конец уже просто отмалчиваясь. Дело близилось к завершению, список страдальцев с жалобами на доктора был исчерпан, но даже брезжившее окончание пытки настроения не улучшало. Дело в том, что миляга француз, то и дело извиняясь за «занудство», повторял одну и ту же фразу: «На то мы и Красный Крест, приятель. Наше дело – радеть и спасать».

Кстати, с первой же фразы он перешёл на английский: «дадим отдохнуть нашему переводчику, а? Галерный раб – просто грёбаный чувак на танцполе по сравнению с этими работягами…» – и переводчик уселся на кушетку и задремал, смешно, по-детски, свесив коротковатые ноги.

Доктор Бугров взглянул на часы: красавчик торчал здесь с утра, радел и спасал, полностью игнорируя то обстоятельство, что в «обезьяннике» сидят в тесноте, ожидая приёма, те же заключённые.

– А вы откуда родом? – спросил доктор Бугров, внезапно переходя на русский. – Ах да, из Франции. Из прекрасной свободолюбивой Франции… Скажите, а когда сжигали Жанну д’Арк, где был ваш Красный Крест?

Француз недоуменно улыбнулся:

– Что-что? Я не очень это… по-русски?

Переводчик проснулся, будто его резко пнули в бок, и растерянно смотрел на обоих, стараясь понять – с какого места переводить, и вообще, с какой дури этот угрюмый парень, отлично чирикавший с Домеником по-английски, внезапно забыл язык и покатил на русском какую-то историческую муть. Он пытался вклиниться в быструю отрывистую речь доктора, даже руками показывал – мол, стоп, стоп, дай же крошку-паузу!