Ангельский рожок

С Каро он даже пробовал жить – недолго, и где-то с полгода, возвращаясь домой, уже на лестнице чувствовал чудесный запах кофе. Но и Каро не выдержала; именно ночей-то она и не вынесла: он с детства взволнованно и связно произносил во сне целые фразы. Долго она молчала, скучнела, грустнела… Уж лучше бы выложила всё наотмашь, как это делали другие, натыкаясь на конверты из российских учреждений с официальными ответами на его запросы или раздражённо интересуясь – что это за железку он носит на пальце… Но Каро была так деликатна! И однажды он застал чисто убранную квартиру с кофейником, укрытым полотенцем, – квартиру пустую, просторную, с милой его сердцу абсолютной тишиной и cвободой вспоминать…

Он сменил туфли на тапочки, чтобы не пачкать в такой красоте, прошёл на кухню, сел за стол… подумал словами Эдочки: «Ну и профессиональная же ты сволочь, Бугров!»

Раскутал кофейник и налил себе кофе, ещё горячий.

* * *

Он любил последние минуты рабочего дня, чувство усталой праздности: приём закончен, остаётся переодеться, набрать в дорогу воды из мини-бара, сесть в машину и, первым делом включив кондиционер, минут пять ещё выбирать в классере диск (скрипичную сонату Франка? взволнованный скрипичный концерт Эльгара? или – музыку титанов – фугу из Третьей сонаты Баха для скрипки соло?) – на те сорок минут, что пронесутся среди сутулых холмов, то рыжих, то фиолетовых, то мрачно-серых в свете яркой луны – в зависимости от времени дня и года. И наконец тронуться – вырулить за пределы курортной деревни Эйн-Бокек и покатить в сторону Арада.

В начале мая в котловине Мёртвого моря жарко даже под вечер.

Отпустив последнего пациента, Аристарх заглянул в туалет (батина привычка: отлить «на дорожку» – как мы с возрастом начинаем походить на наших стариков!), поколебался – не принять ли заодно душ по такой жаре, но решил, что уже дома расслабится, сколько той дороги. Дома в холодильнике застряли две банки пива, в кресле валялся недочитанный роман модного британского писателя. Не говоря уже о том, что надо было чемодан проветрить, простирнуть кое-что, – послезавтра он вылетал на неделю в давно намеченный Стокгольм.

Оставалось вернуться в кабинет, сменить доктора на Сташека и ехать себе помаленьку. В горах он никогда не лихачил.

В кресле у дверей своего кабинета он заметил пожилого господина с непроницаемым лицом азиата: седые усы, седые брови щёточкой. Нет, братан, у меня приём закончен. Ошибочка вышла.

Он подошёл, вежливо спросил по-английски:

– Вы заблудились?

Мужик, скорее всего, из Алматы, или из Бишкека, или из Ташкента, Душанбе… – что-то такое. Но в клинике правило: начинать с английского. Ну как же, психология: наши европейские стандарты. Потом, по выражению лица определив степень паники, можно и на русский перейти. Но тут никакой паники не наблюдалось. На прекрасном английском пациент объяснил, что – отнюдь, не заблудился, у него тут назначена процедура.

Ага, Лёвка, кажется, говорил, что у нас новый пациент чуть ли не из Швейцарии.

– Тогда вы ошиблись кабинетом и, боюсь, временем тоже. Физиотерапевты работают у нас до пяти, как и все.

Азиат огорчился, но никаких претензий не предъявил. Ещё несколько фраз на тему, что и когда здесь удобнее назначать… «Ну давай, друг, – подумал доктор Бугров, попутно прикидывая, что из вещей стоит брать в Стокгольм в мае, а следовательно, что из них закинуть сегодня в стирку, – давай уже, друг, вали себе с богом».

– Чем ещё могу быть полезен?

– Да нет, – поколебавшись, отозвался вдруг тот по-русски. Разгадал доктора, вывел на чистую воду. – Что уж теперь. Только на боковую… А мне вернут пропущенную процедуру, или как: мой грех, я и плачу?

Аристарх с улыбкой взглянул на мужика. Симпатичный, скромный такой, только грустный. Видимо, это не тот, что из Швейцарии.

– Зайдите, – пригласил он, открыл дверь и пропустил пациента в кабинет. – Вернут вам, конечно, ваш сеанс, не станем мы наживаться на оплошности. Вас принимал доктор Шпринцак? Я вас что-то не помню.

– Да, видимо, он. Такой… профессорского вида, неразговорчивый.