Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»

«Всё это вместе взятое было окрашено в цвета преклонения перед Европой, перед “страной святых чудес” – где, как это практически на голом опыте собственной шкуры установила русская эмиграция, – не было никаких ни святых, ни чудес. Была одна сплошная сберкасса, которая, однако, сберегла мало. В соответствии с преклонением перед чудотворными святынями Европы трактовалась и греховодная российская жизнь. С фактическим положением вещей русская литература не стеснялась никак. Даже и Достоевский, который судорожно и болезненно старался показать, что и нас не следует “за псы держати”, что и мы люди, – и тот каким-то странным образом проворонил факт существования тысячелетней империи, жертвы, во имя ее понесенные в течение одиннадцати веков, и результаты, в течение тех же веков достигнутые. Достоевский рисует людей, каких я лично никогда в своей жизни не видал – и не слыхал, чтобы кто-нибудь видал, а Зощенко рисует советский быт, какого в реальности никогда не существовало».

Иван Солоневич упоминает классика литературы Михаила Зощенко (1894–1958), который уже будучи советским писателем, умудрился также внести свою лепту в создание карикатуры на русского человека. Что не прошло незамеченным в Германии:

«В первые годы советско-германской войны немцы старательно переводили и издавали Зощенко: вот вам, посмотрите, какие наследники родились у лишних и босых людей! Я, как читателям, вероятно известно, никак не принадлежу к числу энтузиастов советского строительства. Но то, что пишет Зощенко, есть не сатира, не карикатура и даже не совсем анекдот: это просто издевательство. Так, с другой стороны, – издевательством был и Саша Черный. Саша Черный живописал никогда не существовавшую царскую Россию, как Зощенко – никогда не существовавшую советскую.

Русский поэт «cеребряного века», прозаик, журналист, получивший широкую известность как автор популярных лирико-сатирических стихотворных фельетонов Саша Черный (Александр Михайлович Гликберг; родился в 1880 году в Одессе, скончался в 1932 году во Франции). Иван Лукьянович приводит фрагмент из виршей Саши Черного (стихотворение «Отбой», 1909):

…Читали, – как сын полицмейстера ездил по городу,
Таскал почтеннейших граждан за бороду,
От нечего делать нагайкой их сек,
Один – восемьсот человек?

Иван Солоневич комментирует приведенный отрывок:

«Никто этого не “читал”. Но все думали, что, вероятно, где-то об этом было написано: не выдумал же Саша Черный? Эти стишки, переправленные за границу, создавали впечатление о быте, где такие вещи, может быть, и не случаются каждый день, но все-таки случаются: вот, катается сын полицмейстера по городу и таскает почтеннейших граждан за бороду. А граждане “плакали, плакали, написали письма в редакцию – и обвинили реакцию…” – Абсолютная чушь. Неприкосновенность физиономии была в царской России охранена, вероятно, больше, чем где бы то ни было во всем остальном мире: телесных наказаний у нас не было, а в Англии они были по закону, в Германии – и по закону, и по обычаю. В царской полиции, действительно, били – так били и бьют во всех полициях мира – вспомните “Лунные скитания” Джека Лондона и “Джимми Хиггинс” Элтона Синклера. Точно так же и в советских концлагерях в мое время, по крайней мере, с заключенными и даже с обреченными обращались вежливее, чем не только в Дахау, но и в лагерях Ди-Пи (DP, по-английски displaced persons, термин, введенный Лигой Наций в начале Второй мировой войны. – В. К.) […].

Основной фон всей иностранной информации о России дала русская литература: вот вам, пожалуйста. Обломовы и Маниловы, лишние люди, бедные люди, идиоты и босяки. «Война и мир» была исключением, но она написана о делах давно минувших дней – о дворянстве, которое революцией истреблено.

На этом общем фоне расписывала свои отдельные узоры и эмиграция: раньше довоенная революционная, потом послевоенная контрреволюционная. Врали обе. Довоенная оболгала русскую монархию, послевоенная оболгала русский народ. Довоенная болтала об азиатском деспотизме, воспитавшем рабские пороки народа, послевоенная – о народной азиатчине, разорившей дворянские гнезда, единственные очаги европейской культуры на безбрежности печенежских пустынь. Германия, кроме того, имела и специалистов третьей разновидности: балтийских немцев, которые ненавидели Россию за русификацию Прибалтики, монархию – за разгром дворянских привилегий, Православие – за его роль морального барьера против западных влияний и большевизм – само собою, разумеется за что.