Ангелы-хранители

Трэвис купил Норе футболку, заказав надпись, которую показал только тогда, когда все было готово: «Нора любит Эйнштейна». И хотя она заявила, что ни за какие коврижки не наденет футболку и это не ее стиль, Трэвис знал, что Нора непременно ее наденет, так как действительно любит собаку.

Возможно, Эйнштейн не мог прочесть слова на футболке, но он явно понял их смысл. Когда они вышли из магазина и отстегнули поводок от паркометра, где был привязан Эйнштейн, пес c серьезным видом уставился на надпись на футболке, которую Нора развернула у него перед носом, и радостно лизнул девушку, ткнувшись в нее мокрым носом.

В тот день был только один неприятный момент. Когда они завернули за угол и подошли к очередной витрине, Нора внезапно остановилась и оглянулась на забитые туристами тротуары – на людей, лакомившихся мороженым в домашних вафельных трубочках и яблочными пирожными в вощеной бумаге, на парней в украшенных перьями ковбойских шляпах местного производства, на хорошеньких девушек в коротких шортах и топах, толстух в желтых гавайских платьях, туристов, говорящих по-английски, по-испански, по-японски, по-вьетнамски и на всех других языках, которые можно услышать в любом туристическом местечке Южной Калифорнии. Затем Нора посмотрела на магазин сувениров в виде трехэтажной ветряной мельницы из камня и дерева, расположенный на оживленной улице, и оцепенела. Трэвису пришлось проводить ее до ближайшей скамейки в маленьком парке, где она несколько минут сидела, дрожа как осиновый лист.

– Перебор, – наконец сказала Нора хриплым голосом. – Слишком много… новых образов… новых звуков… новых вещей сразу. Прости.

– Все в порядке, – растроганным голосом произнес Трэвис.

– Я привыкла к нескольким комнатам и знакомым вещам. На меня, наверное, все смотрят.

– Никто ничего не заметил. И никто не смотрит.

Нора сидела, печально понурившись, сжав руки в кулаки, но, когда Эйнштейн положил голову ей на колени, начала нежно гладить его и постепенно расслабилась.

– Я получала удовольствие, – сказала она Трэвису, по-прежнему не поднимая головы. – Действительно получала удовольствие. Надо же, как далеко от дома я оказалась! Сказочно далеко.

– Не совсем так. Менее часа езды, – заверил ее Трэвис.

– Длинный, длинный путь, – стояла на своем Нора, и Трэвис догадался, что для нее это действительно огромное расстояние. – А поняв, как далеко от дома я оказалась и… здесь все по-другому… я испугалась. Словно ребенок.

– Может, хочешь вернуться в Санта-Барбару?

– Нет! – Нора впервые посмотрела Трэвису прямо в глаза, после чего набралась мужества бросить взгляд на гуляющих по парку людей и сувенирный магазин в виде мельницы. – Нет, я хочу здесь остаться. На весь день. Хочу пообедать в ресторане, не на террасе в кафе, а в обеденном зале, как все нормальные люди, и вернуться домой уже затемно. – Нора растерянно заморгала и повторила: – Уже затемно.

– Хорошо.

– Если, конечно, ты не собирался уехать отсюда раньше.

– Нет-нет. Я планировал провести здесь целый день.

– Как мило с твоей стороны.

Трэвис удивленно приподнял бровь:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь.

– Боюсь, что нет.

– Помогать мне открывать для себя мир, – ответила Нора. – Тратить драгоценное время на кого-то… вроде меня. Это так великодушно.

Трэвис был неподдельно удивлен:

– Нора, уверяю тебя, я здесь отнюдь не занимаюсь благотворительностью.

– Наверняка у такого мужчины, как ты, найдутся более интересные занятия в воскресный майский день.

– О да, – усмехнулся Трэвис. – Я мог бы остаться дома и зубной щеткой начистить до блеска всю имеющуюся у меня обувь. А еще поштучно пересчитать макаронные рожки в пачке. – (Нора недоверчиво уставилась на Трэвиса.) – Боже мой, так ты это серьезно! Выходит, ты решила, что я с тобой исключительно из жалости.

Нора закусила губу и кивнула.

– Все нормально. – Она в очередной раз бросила взгляд на собаку. – Я не против.

– Но ей-богу, я здесь вовсе не из жалости! Я здесь, потому что мне нравится быть с тобой, действительно нравится. И ты мне тоже очень нравишься.

И хотя Нора продолжала сидеть потупившись, Трэвис не мог не заметить предательского румянца у нее на щеках.

Оба смущенно замолчали.

Нора гладила Эйнштейна, а тот смотрел на нее влюбленными глазами, время от времени косясь на Трэвиса, словно желая сказать: «Ладно, ты открыл дверь для новых отношений. Тогда не сиди как дурак. Скажи что-нибудь. Дерзай, попытайся ее завоевать».

Нора почесала у пса за ухом, погладила его и наконец сказала:

– Все нормально. Я в порядке.

Покинув парк, они снова двинулись мимо витрин, как будто ее приступа паники и его неуклюжего признания не было и в помине.

У Трэвиса возникло такое ощущение, словно он ухаживает за монахиней. Более того, постепенно до него дошло, в чем весь ужас ситуации. С тех пор как три года назад умерла его жена, у Трэвиса не было интимной близости с женщиной. И теперь тема сексуальных отношений казалась ему заповедной дорогой. Он чувствовал себя священником, сбивающим с пути истинную монахиню.