Ангелы на кончике иглы

Вернувшись из трехнедельной поездки в США, главный редактор, сказавшись больным, неделю не появлялся на работе. Он обдумывал и сортировал правду по рубрикам. А все обдумав, появился, как всегда оптимистический и авторитетный в редакции, сдержанный и деловой — в ЦК.

Для коллектива рядовых сотрудников редакции была проведена беседа о поездке и встречах в США. Каждый эпизод Макарцев предварял словами: «Америка — больное общество. Тяжело больное, товарищи. Оно разъедается противоречиями. Судите сами…». И приводил мрачные примеры преступности и нищеты. «Хотя в магазинах есть товары, покупательной способностью обладает далеко не все население». Статья Макарцева (он уже давно не писал, но если бы написал) тоже была бы заполнена широкой правдой, но без первой половины последней цитаты.

Узкая правда имела значительно больше градаций. Члены редколлегии и редакторы отделов услышали его более конкретный отчет. («Автомобили, дороги — это у них действительно лучшее в мире, и нам до этого далеко». «Наркотики — реальная язва капитализма». «Коммунистов, к сожалению, у них мало, особенно молодых».) Небольшая группа доверенных людей из редакции в частной беседе услышала добавление к последней фразе: «Говорят, среди коммунистов у них 51 процент — работники ФБР. А вообще, говорить они ни о чем не боятся, абсолютно ни о чем. Ругают своего президента вслух, в метро. Газеты делают политику, а не политика — газеты». Узкая правда была у Макарцева многоликой: для иностранных коммунистов, для коллег-журналистов, для коллег-партийцев, для инструкторов ЦК, секретариата там же, худощавого товарища, предпочитающего оставаться в тени, для жены… Кому какую узкую правду выдать, а какую нет, сколько вслух, а сколько умолчать, Игорь Иванович никогда не путал. Это стало частью его профессии — не договаривать, понимать, когда сказать совсем не то, что знаешь, почти совсем не то, не совсем то или уже почти совсем то, но все же не до конца. В качестве награды подчиненному можешь сказать чуть больше, а в качестве наказания обделить. Узкая правда была валютой.

Абсолютной правдой Макарцев считал сведения для самого себя, мысли, не доверяемые никому. Они касались кое-каких моментов личной жизни, в частности непонимания женой некоторых его поступков, неуправляемости сына. Но это была второстепенная абсолютная правда. Более важная сводилась к размышлениям об истинах, которые иногда решались в его сознании, требуя пересмотра. Это были ценности, которые в предыдущую жизнь Макарцев полагал незыблемыми.

Подчас ему хотелось думать какими-то другими категориями. Но он запрещал себе это. Он убеждал себя, что он не философ, а практик, партийный работник, что пересматривать убеждения поздно. Взвалил на себя, теперь не выкручивайся. Да и столько завоевано, что глупо терять. Ну ее к шутам, такую абсолютную правду, которая, возможно, завтра опять станет иной. А может, ее и вообще на свете нет? Если же и есть, то она каждый раз так тесно смыкается с проявлениями буржуазной идеологии, что даже он, Макарцев, не способен ее отличить. Пускай уж идет, как шло…

— По первой полосе — все? — остановил он любившего поговорить Езикова. — Значит, по промышленности, кроме конвейера, работающего под музыку, ничего? А где у нас рабочий класс, Петр Федорыч, где массовое соцсоревнование?

Алексеев, редактор отдела промышленности и транспорта, виновато вздохнул и хотел ответить, но закрыл отечные глаза и ждал, пока начальство выговорится.

— Почему не ведем почины, которые охватывают народ? — продолжал редактор. — О новых не будем говорить. Но сколько раз решали, что почины надо вести из номера в номер, не забывать?!

— Наша вина, Игорь Иваныч.

— Мне от ваших покаяний не легче. Речь-то о престиже газеты! А вы едва начнете — сразу провал: ваших передовиков только и видели. Читатель что подумает? Они уже не передовики…

— Макарцев учит, что газетное сердце должно биться аритмично, — изрек Езиков, и все заулыбались, кроме редактора.

— Имеется в виду наличие интересных материалов, «гвозди»… Почины — совсем другое. Где, например, Галина Арефьева? Жива?

— Замуж вышла, — мрачно сказал Алексеев, покраснев, будто это была его вина, — фамилию сменила на мужнюю…

— Вот-те на… — только и смог произнести Игорь Иванович. — Чего ж прохлопали?

— А что поделаешь?..

Монтажницу Галину Арефьеву Алексеев поднял несколькими своими статьями. Она сама и ее подруги взяли обязательство выпускать лишние электронные приборы без брака. Как практически это сделать, Алексеев, который придумал почин, представлял смутно, но наверху почин понравился. Галина Арефьева, вносящая достойный вклад в материальную базу пятилетки, глядела со многих фотографий. После статей в «Трудовой правде» Арефьеву сделали делегатом съезда комсомола, статьи о ней замелькали на страницах других газет. Писали уже о тысячах молодых патриоток, развивающих почин электролампового завода. Алексеев из рядовых, так сказать верхом на Арефьевой, въехал в кабинет редактора отдела. И вдруг — Арефьевой нет, а есть какая-то Кириллова!