Ангелы Ойкумены

Упоминание Пераля-старшего насторожило Джессику. В происходящем чувствовалась рука, верней, перо хитроумного драматурга. Вероятность? Да ну ее к черту! И без расчетов Джессика не удивилась бы, узнав, что историю любви запустил в народ el Monstruo de Naturaleza собственной персоной. Вызов к маршалу Прютону, большому поклоннику таланта Пераля, вполне мог быть результатом этой авантюры. Если так, дон Луис попал в «яблочко»: легенда служила девушке щитом и пропуском. Привычка брить голову, нонсенс для патриархальной Эскалоны, легла в сюжет, как родная. Обет, господа! Наша спутница дала обет ходить наголо бритой до тех пор, пока Господь не позволит ей воссоединиться с кумиром сердца! Вина! Мы выпьем море…

В Крахатене гусары сдали ее с рук на руки отряду партизан. Сперва Джессика не поверила своим ушам. Гусары империи? Местные герильяс? Это еще что за контакты с врагом?! Командир партизанского отряда, седой идальго с роскошными усами, успокоил ее: война войной, а любовь любовью. Мужская солидарность, страсть вертит мирами, гусары — тоже люди, и все такое. Горные тропы — по нашей части, сеньорита. Вдруг гусары попадут в засаду? — а они попадут, уверяю вас… С нами вы будете в полной безопасности. Мои парни — кабальеро, честь для них не пустой звук. Кобра? Ваша кобра станет нам сестрой. Ей нравятся молочные козлята?

Нравятся, уведомила Юдифь.

Все это не значило, что война и Джессика Штильнер шли разными путями. Война тащилась вослед, дышала в затылок. Хитрая плутовка, война принимала обличья скорее неудобств, чем трагедии. Спутники Джессики мылись при каждом удобном случае, но случай выпадал редко. От них пахло. От лошадей пахло. От еды, весь день пролежавшей в седельных сумках, на солнцепеке, пахло. Пахло от сумок, пропитавшихся конским потом. Наконец, пахло от самой Джессики! Она и не знала, что это за мучение — запахи. Даже в ужасный — по счастью, краткий — период рабства у помпилианцев она была чистой. В отношении своих «живых батареек» помпилианцы давали фору гематрам, то есть не испытывали к рабам никаких эмоций. Но рабовладельцы знали, что гигиена продлевает срок жизни рабов, а значит, выгодна хозяевам. Занятия фехтованием? Запах разгоряченного тела на тренировке — совсем другое дело, особенно если тебя ждет душ!

Кроме запахов, в арсенале войны были звуки. Как ни странно, отдаленные залпы пушек или выстрелы из ружей тревожили Джессику меньше всего. Это напоминало приближение летней грозы и страха не вызывало. Пару раз с безопасной высоты горных троп девушка видела, как в лощине или на краю ущелья палят из орудий. Суетились бойкие муравьишки, пушки забавно подпрыгивали, изрыгали облачка дыма. Ухало, бахало, хрипело. Умом Джессика легко увязывала баханье и хрип с ранениями и смертями, но сердце отказывалось верить уму. Куда страшней симфония ночного привала: хруст, шорох, кулдыканье, вскрик зверька в когтях пернатого хищника. Тут сердце и вовсе гнало разум прочь, заходилось бешеным стаккато:

«Опасность!»

Ближе к цели путешествия война вспомнила, что у нее есть видеоряд. Пепелище на месте деревни. Скелет церкви, обглоданной огнем. Павшая лошадь со вздутым брюхом. На ветке дерева — повешенный. Босые ноги с желтыми ступнями. Табличка на груди. «Мародер», — переводит для Джессики седой идальго. За поворотом коллеги висельника раздевают убитого офицера. При виде отряда они бегут. За крысами гонятся, но крысы катятся вниз по склону. Обдираются в кровь, теряют добычу. Лошади ржут: здесь им не спуститься. Отряд догоняет измученный всадник, что-то докладывает идальго. Тот слушает и вдруг кричит, обратив лицо к небу. Проклинает, догадывается Джессика. Кого? За что? Идальго успокаивается, едет дальше. До вечера он не произносит ни слова.

Кто-то скачет. Кто-то стреляет. Кто-то бежит. Кого-то казнят. У кого-то отбирают провиант. Кто-то марширует. Кем-то командуют. Все они чужие для Джессики. Кто-то, кем-то, кого-то. Она отгораживается от войны неопределенными местоимениями. Ограда дырявая, но другой нет. Война пропитывает все насквозь. Это дождь, но не летний ливень или весенняя гроза. Стылая, вездесущая морось — ты дышишь ею, живешь в ней, и вот одежда обвисла рыхлой грудой тряпья, а в груди завелся мерзкий червь-кашель.

Такой арт-транс провалился бы в продажах при любой рекламе.