Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина

Николин труд [71]

Дорогой Елене Васильевне Гениевой – опекунше доброй – на добрую память от благодарного автора

1

Не ободняло. Звезды еще золотою ядрицей сыпались по небесному своду, а Никола давно уже сошел на землю с райских палатей: и зарю опередил, и птицу, и человека, и росу предутреннюю, – и как только сошел с хрустальной ступени на озерную волну, так рыба в озере всплеснулась: зачуяла Николин ход. Он рыбу благословил в озере всю, великую и малую, и пошел проселком к городу. Стопы у Николы ходки: спор на ходьбу. Лошадок обогнал, что везли на базар сено: у иной подпругу поправил, другой – хомут облегчил, у третьей на ходу подкову подкрепил. Труд

Николин безмездный, невидимый. Затемно вошел Никола в город с обозом. Мужики начали строить возы к торгу, а у Николы дело другое.

Вышел к реке, на кручу. Над рекой ходил ломкий туман, а заря попробовала провести первую золотую полоску по небу. Тихо. Никола спустился с кручи, по ползучим комлистым пескам, к воде, слышит: хрустит песок и коромысло скрипит. От воды идет девица с ведрами. Никола стал на тропке. Девица взяла в сторону, хочет обойти Николу и низко ему поклонилась.

– Бог в помощь, – Никола ей.

– Благодарствую, – девушка ответила и еще ниже поклонилась, лица на него не поднимая.

– Не ободняло еще. Повременить бы тебе за водой ходить: подъем крут, песок сыпуч, река глубока – долго ли оступиться?

– Мне порану надо, – девушка ответила. – До людей.

– Что ж, у тебя в доме затемно встают, что ли?

– Нет, обыкновенно, как люди истают, да я неспорая: управиться вовремя не могу, за людьми не поспеваю.

– Затем и по воду спозаранок ходишь? – Никола переспросил и головой покачал.

– Затем и хожу. Прости, Христа ради. Я пойду.

А Никола стал на тропе и ход ей преграждает.

– Что ж, далеко нести воду-то?

– Нет, близко. Только подняться, – и хочет девица идти. – Тороплюсь я… Скоро люди поднимутся.

Но остановил ее Никола:

– Тебе на гору и мне на гору. Дай-ка коромысло: я внесу ведра. У меня силы побольше. Гора крута.

Девица с ведрами от Николы попятилась:

– Что ты, дедушка. Горка малая. Благодарствую. Не трудно мне. Прости, Христа ради. Никола за коромысло взял:

– Не перечь мне. Гора высока. Дай ведра. Она заробела, лицо рукой закрыла, а когда отняла руку, Никола уже с ведрами в гору поднимался. И подивилась она одному: старый человек, а так легко идет, будто по ровному месту. Стыдно ей, что старика утрудила, и радостно, что не без добрых людей на свете, а больше стыдно да боязно: заря разгорается, сейчас люди выйдут.

А Никола с ведрами уж на кручу поднялся и прямо к ее избушке идет. Откуда ему знать, где ее жилье? Колыхнулось у нее сердце в груди; будто пламенем ее обожгло, как обернулся к ней водоносец у самого порога, признала она Николу, всплеснула руками, повалилась в ноги:

– Помилуй, Угодник. Недостойная, блудная, твоего подсобья.

Поднялась девица с земли, подбежала к двери, загородила ее собою и говорит:

– Не пущу тебя в жилье мое. Я в блуде живу. Я и воду из-за стыда людского потайно с реки ношу. Я от блуда хлеб свой ем и детей питаю. Помилуй меня: не переступай порог мой.

Никола отер пот с лица, поставил ведра на порог и отошел, ни слова не сказал.

А заря уже полнеба вызолотила, и первые птицы защебетали, Никола посмотрел на небо и молвил тихо, указуя на избушку:

– Благослови, блудницу похваливший.

2

В тот час заблаговестили к утрене в городе и в монастыре. Архиерея Симеона будил к утрене второй келейник – отец Поликарп, – исправный будилыцик, но не просыпался владыка: заснул в эту ночь поздно, долго делами занимался и читал молитвенное правило, только под утро задремал. И видит владыка сон: будто он бьет нерадивого монаха архиерейским посохом, а монах будто маленький, худенький, трясет бородкой – зеленым клинышком и говорит:

– Я хворенький. Нужды нет, что я пьяненький, нужды нет, что я в Великую Пятницу печеное яичко скушал, – бить меня нельзя, я Николе скажу.

А архиерей бьет и в гневе ему на это:

– Никола тебя не послушает. Он святитель строгий, он Ария своей десницей заушил.

А монашек спрятался в угол, к божнице, прикрылся моленным ковриком и оттуда, словно сквозь слезы, роняет:

– Ну и что ж, что я пьяненький? Пьяненькому и в грязи тепло.

И на эти слова будто хочет архиерей его еще сильней посохом ударить, да посохом до него не достанет; хочет архиерей дотянуться до монашка, да не может. Тут глянул владыка на посох – видит: посох укорочен на два вершка, оттого и нельзя им достать до монашка. И в гневе вскричал владыка:

– Кто смел укоротить мой владыческий посох, которым я пасу свою паству?

– А я, – слышит владыка в ответ и видит: выходит из того угла, где на коврике валялся пьяный монашек, сам Никола – седенький, плешивый, старый-престарый, в ветхом холщовом омофоре. – Я укоротил.

– Как же ты, святитель, – прещает будто бы архиерей Николе, – укоротил мой посох архиерейский, коим я учу паству мою, коли ты сам, о архиерею великий, поразил десницей Ария-богоотступника?