Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина

– У тебя рука легкая. Улов богатый. Садись вечерять с нами.

Приказал парню варить уху. Старик сел с Николой на бережок.

Оба устали. Тишина и светлота на озере. Тихо в небе, – и лес на берегу уемен и тих. Жар свалил. Слышится Николе, будто в ветерке его кто-то кличет тихо и скорбно:

– Никола. Никола.

Нет, видимо, показалось: озеро тихо. Ветерком не рябит воду. Стрижи мелькают над водой. Опять повеяло тихонько:

– Никола. Никола.

И опять все утихло. Оттишь на озере.

И в третий раз веянуло еще тише, еще неслышимей:

– Никола. Никола.

Понял Угодник: зовет его кто-то в беде. А где зовет, в какой беде – неведомо. Надо идти. Беда путь укажет. Встал Никола и молвил старику:

– Я пойду. Прости. Время мне. Дай хлеба кусок.

– Дождись ухи, – старик зовет. – Сейчас поспеет. Поработал ты – поснедаешь.

– Благодарствую. Время мне. Я ломтем сыт буду.

Старик посолил ломоть хлеба и подал Николе. Никола принял и поклонился.

– Почто ж с нами потрудился? – сказал старик. – Хлеба кусок и так бы подали: труда бы с тебя не спросили.

– А с потом-то вкуснее, а я что вкуснее, то, грешный, и люблю, – ответил Никола и пошел по бережку.

А зов тишайший зовет:

– Никола. Никола.

Ускорил Никола путь, куда беда его звала.

У слободки река омутом в берег вонзилась и подмывала песок. Видит Никола: человек тонет. Одна только рука пальцами над водой перебирает, а весь уж в воде. Взял Никола за руку, а смерть ко дну тянет: кто сильней? Никола сильней. Выволок человека из воды. Человек очнулся на песке – худой, лицом синий, волосы ершом; вздохнул, открыл глаза.

– Я тебя, старик, не просил меня спасать. Пусти. Опять в воду уйду.

И хочет встать, а слаб сам: еще не может подняться.

– Лежи, – Никола ему сказал. – Смотри: солнце светит, в воде темь.

– Кому светит, а кому и нет, – человек сказал и уткнулся лицом в песок; минуту полежал и стал на локтях приподниматься.

А Никола опять:

– Лежи. Отдохни. Земля зеленой простыней для всех застлана.

А человек в ответ:

– Мне в землю трудней, в воду легче.

Поднялся с земли и сказал Николе:

– Я тебя не звал, не просил. Зачем ты меня из воды вытянул?

Никола головой покачал:

– Ты меня звал. Я твой зов слышал.

– Нет, не звал. Я нынче понял, что все люди злы и я зол. То, что люди злы, я и раньше знал, а что я зол – только сегодня узнал. Я рабочий человек, я – мастеровой. Я никому зла не делал и работал – сам сыт был и хлебом других кормил. Сосед у меня жену отбил. Я пить стал. Он же за долг инструменты отобрал. Я хлеба решился. Тут я узнал, что люди злы. Ушел от зла – хлеб на чужой стороне искать. Долго там жил, все зло забыл, соскучился по родной стороне и вернулся. Нет у меня ничего. А у врага не жизнь, а сад цветет. Узнал он, что я начал опять корку родную жевать – он и ту отнял: нет мне житья в городе. Тут опять я вспомнил, что люди злы. Взяла меня такая тоска, что хотел я руки на себя наложить. Удержался, тоску поборол: пусть злы – зато я, думаю, добр. Нищий, пьянствую, в грязи валяюсь, а добр. А тут случился у врага пожар: и дом, и амбар, и добро все сгорело. Увидел я, как он с моей прежней женой в угольках черепочки палочкой выбирает, – и обрадовался: посмотрю, посмотрю, как из золы они битую плошку отроют и в сторону откладывают, – и улыбнусь от радости; спрячусь за столп обгорелый, опять посмотрю – сковородку нашли и рады, – и я радуюсь, да не тому, чему они. Долго я так смотрел. А как стемнело, они ушли, и я ушел. И вдруг полоснуло меня, как ножом: «А ведь я зол. Люди злы, а я и сам злей злого: огненной беде радуюсь, и улыбкой все лицо себе опоганил». И схватила меня в лапы тоска – не простая, мохнатая схватила, всю ночь держала. К полудню еще сильнее стала. Тоскую, тоскую. Возненавидел я и себя, и все, от облака высокого до букашки ползущей, – и побежал к реке. Думаю: «Вот и хорошо: кстати ты, мохнатая, пришла. Сделаю я одно дельце, которое давно задумал, да смелости не хватало». Подумал так – и бултых в воду. И руки крепко и по швам держу, чтобы не звать никого, и как почувствовал, что тону, что тянет меня ко дну, так – одна минута, а может, и меньше это и было – стало мне хорошо. Тоски нет, а тянет вниз. И вспомнил я мать тут, покойницу. «Вот, – подумалось, – когда вспомнил», и тянет, тянет. А ты меня тут тащить стал. Я тебя не звал. На что? Опять у меня тоска. Помешал ты мне. А хорошо было – тянуло. И будто мать звала. Я тебя не просил.

– Ты не звал – мать звала, – сказал Никола.

Усмехнулся человек:

– Что врать? В земле она. Пусти меня.

А Никола ему:

– Подожди. Посиди немного. Потом пойдешь. – А сам обернулся и смотрит на дорогу, где слободские домики вдали белеют.

Солнце садится. Звонят в монастыре.

А человек:

– Все равно, кончать мне. Кому я нужен?

– Нужен, – отвечает Никола, и сам на дорогу смотрит, и видит: человек бежит, весь в пыли.

– Тебе, что ль, нужен?

– Нет, не мне. Другому.

А тот, кто бежит, все ближе, ближе, и рукой машет.

А человек рвется к воде: еле держит его Никола. А бегущий добежал – мужчина высокий, с рыжей бородой, повалился в ноги человеку и молит:

– Вот где я тебя нашел. Прости меня, Христа ради. Я согрешил перед тобой.