Ангелы уходят не прощаясь

— У тебя, Фекла Ивановна, настоящий политклуб. Как ни посмотрю, всё вокруг тебя бабы. И о чём только вы весь день трепитесь?

— Эх, — смеялась Фекла, — что ещё нам остаётся? Одна радость — языки почесать.

Умерла Фекла на Святой неделе. И в этом народная молва усмотрела некий знак свыше. Умерла неожиданно, потому что не болела, по крайней мере, никто жалоб от неё не слышал. Она пила молоко и вдруг поперхнулась. Лицо посерело, кружка с грохотом покатилась по полу. Никто ничего не успел понять. Фекла поняла всё. Она уже не чувствовала тела, сердце, словно нехотя, стукнуло раз, другой — и остановилось. Вместо голосов — гул, вместо лиц — какой-то яркий свет. Последняя мысль: как жаль, что я больше не увижу тот замечательный сон — куст бузины у родительского дома. Мама, говорит она, посмотри, какие красивые ягодки. Можно я сорву их? И, не дожидаясь ответа, бежит к кусту. Бежит сама, бежит босая, а из окна смотрит отец и смеётся: “Какая ты ловкая у меня, дочка…”
Хоронили Феклу на Красную Горку — так в народе называют первое воскресенье после Пасхи. Бабам, готовившим её в последний путь, так и не удалось выпрямить умершей ноги. Поэтому гроб сделали особенный — он больше напоминал квадратный ящик. Под старость Фекла значительно прибавила в весе, а потому шесть здоровых мужиков, которые несли гроб, останавливались отдыхать почти у каждого дома. Из домов выходили люди и клали в гроб крашенные яйца, так что вскоре было видно только лицо Феклы. “Христос воскресе, Феклушка”, — шептали женщины и вытирали платками уголки глаз.
Перед тем, как повернуть на кладбище, похоронная процессия прошла и то место, где некогда стоял родной дом Феклы. Люди почему-то не вспомнили об этом, и не остановились. Может быть, и правильно, что не остановились: даже следов дома не осталось. Но, как и прежде, росла на своём месте бузина. Налетевший майский ветерок пробежал по проулку, ветки бузины затрепетали и слегка наклонились, будто прощаясь с Феклой. Прощаясь навеки».

Только Покровский успел дочитать последнее слово, как тишину раннего ноябрьского утра расколол выстрел. Сухой, резкий и очень громкий. Хозяин дома вскочил и бросился к окну, за ним последовали и другие.

— Что это могло быть? — спросил батюшка, задавая вопрос ни кому-то конкретно, а скорее озвучивая то, о чем думал каждый.

— На «калашникова» похоже, будто кто подошел к окну и пальнул…

— Миш, ну посуди, откуда здесь «калаш»? — возразил другу Георгий.

— Я же сказал — похоже.

— Отцы, уже светает, ложиться спать нет смысла. Пойдемте выйдем и посмотрим что к чему, — предложил отец Леонид.

Они вышли на улицу, перейдя все тот же затейливый мостик. Деревушка мирно спала, утонув в топленом молоке предрассветного часа. Только силуэт колоколенки одиноко возвышался впереди.

— Господи! — охнул вдруг Шапошников. — Да что же это?!

— Да что случилось, Георгий?

— Креста нет!

— Да его там почитай полвека уже нет.

Шапошников смущенно хмыкнул:

— Ну… Короче, вчера был, батюшка.

— Что ты говоришь такое?

— Пойдемте к храму, по дороге каяться буду.