Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого

Он грабил торговцев,
Которые привозили добрую монету.
Как только они въезжали во Францию,
Они должны были поменять деньги,
Или меняй – или езжай обратно,
Никто не мог им помочь,
Ни запретить, ни попросить,
Чтобы им не пришлось лишиться денег;
Поэтому им приходилось все продавать
Этому ненасытному мессиру.

[1382]

Очевидно, что в глазах жителя Эно это было самое страшное обвинение; но наибольший интерес для нас представляет мнение человека со стороны, а также то, каким образом Мариньи мог влиять, например, на шателена Бапом.

Помимо денежных махинаций – мы, впрочем, уже показали, что Мариньи не имел никакого отношения к обесцениванию монеты, – современники обвиняли Ангеррана в том, что у него было слишком много помощников в финансовом ведомстве. Мариньи лично назначил всех придворных казначеев и служащих, все они были в его распоряжении; поэтому они сделали все, чтобы опустошить казну. [1383]

Наконец, людей очень беспокоила амбициозность Мариньи. Жан де Конде, безо всяких опасений со своей стороны, бесхитростно изложил то, к чему, на его взгляд, стремился Мариньи: сделать своего брата Филиппа папой и самому получить титул императора. [1384]Тем временем автор «Романа об уродливом Лисе»,обращаясь к высоким материям, предположил, что камергер получил по заслугам, поскольку слишком высоко поднялся над своим «уровнем»:

Ангерран слишком высоко поднялся,
И если он с небес упал на землю,
Значит, гордость превзошла его самого.

[1385]

Было бы неверно считать, что абсолютно все питали ненависть к Мариньи. Приведенные нами литературные примеры были написаны теми, кто был чем-то недоволен, и в большинстве своем, уже после суда. Те, кому не на что было жаловаться, кому нечего было сказать и кто получил немалую выгоду от действий, предпринятых королем и Мариньи, просто не взяли на себя труд изложить свое мнение на бумаге. Впрочем, несомненно также и то, что у народа, особенно у жителей Парижа, были причины для недовольства, порой очень веские. Именно этим объясняется улюлюканье толпы, которое сопровождало Мариньи на пути к эшафоту. Впрочем, очень скоро общественное мнение должно было измениться: налоги не исчезли, война возобновилась, смерть Мариньи не дала никаких положительных результатов… Поэтому, как справедливо заметил Андре Артонн, спустя месяц после казни, когда тело Ангеррана все еще находилось в Монфоконе, в Париже уже говорили о том, что приговор Мариньи вынесли завистники. Хватило четырех месяцев дождливой и ветреной погоды, с мая по август 1314 г., за которые погибли все посадки зерна и винограда, [1386]чтобы стали говорить о том, что именно смерть камергера повлекла за собой такое бедствие. [1387]Тиран превратился в жертву.

«Роман о Фовеле»был написан капелланом Ангеррана де Мариньи, Жерве дю Бю, о котором мы неоднократно упоминали. Истолковать его можно единственным образом. Итак, если Фовель – конь, он при этом остается амбициозным любимцем Фортуны, могущество которого бросает вызов признанным ценностям и моральным законам. Герой заявляет:

Сегодня я Король и господин
И королевства и империи.
Все, как вы видите, мечтают
Польстить мне и оказать мне почести;
Нет ни прелата, ни писца, ни настоятеля,
Который не хотел бы оказаться у меня в услужении.

[1388]

Несложно понять, что в этих строках, написанных примерно в 1313–1314 гг., когда политическое могущество Мариньи достигло тех размеров, о которых мы говорили в предыдущей главе, содержится намек на амбиции и в какой-то мере на достижения Ангеррана де Мариньи. Но Жерве не оправдывает своего хозяина: в конце произведения мы слышим настоящий крик отчаяния, направленный в молитве к святой Деве, «девственной лилии», с просьбой спасти государство, попираемое Фовелем:

Цветок лилии так сильно задел
Фовель и его присные,

[1389]Что он качается и весь дрожит.
О, девственная лилия,
Хранящая в себе божественный дух,
Спаси лилию Франции,
Надели весь сад силой
И заключи Фовеля в такую темницу.
Откуда он уже не сможет строить козней… [1390]

Итак, мы видим, что капеллан Мариньи, ушедший от него на службу к королю, обратил против камергера яростную критику, заключенную в форму аллегории.