Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого

Которая, как мы уже сказали, основывалась не на малодушной наивности, а на солидной поддержке. Желание сохранить мир, конечно же, исходило из глубины души Ангеррана, но прежде всего необходимость этого подсказывал ему опыт финансовой и экономической деятельности. Если бы даже война не повергла в прах обе противоборствующие стороны, она бы очень дорого стоила и одним и другим; следовательно, гораздо предпочтительней было сохранить мир и тем самым поддержать экономическое процветание страны, а также получить возможность воспользоваться процветанием противника, завязав с ним торговые отношения: такого политического курса придерживался Мариньи по отношению к Фландрии и, главным образом, к фламандским городам. Наконец, именно благодаря ему к Франции на период более полувека были присоединены Лилль, Дуэ, Бетю и затем Орши.[1342]

Итак, мы не погрешим против истины, если скажем, что на протяжении последних лет правления Филиппа Красивого за большую часть внешнеполитических вопросов отвечал Ангерран де Мариньи, и, судя по результатам, это был умелый политик, «светлый ум»[1343] и сведущий дипломат.

Часть четвертая Крах

Глава X Причины немилости

1. Враги Мариньи

Как у любого находящегося у власти человека, у Ангеррана де Мариньи были враги;[1344] он стремительно взлетел вверх по карьерной лестнице и получил широчайшие полномочия, которые стали мешать честолюбивым планам самых высокопоставленных людей в королевстве. Смерть Филиппа Красивого обнажила множество скрытых обид, и зависть нескольких знатных персон привела Ангеррана к гибели. Во время судебного процесса поэт Жан де Конде написал прекрасные строки:

Возможно, его свергли
За гордость и подозрительность,
Но жизни он лишился
По большей части, из-за зависти.[1345]

Эта же тема повторяется в «Дороге ада и рая»:

Если б вдруг не стало меня,
Сказала Зависть, Ангерран
Де Мариньи был бы еще жив…[1346]

Безусловно, это и стало основной причиной падения Ангеррана, и, как мы увидим в следующей главе, этому утверждению нельзя противопоставить мало-мальски серьезных доводов. Зависть была прерогативой крупных феодалов и принцев; опасаться же непопулярности в народе камергеру не стоило, поскольку простолюдины не могли причинить ему никакого вреда.

Его попрекали не только чрезмерным политическим могуществом, но также быстро нажитым огромным состоянием, которому, что ничуть не удивительно, особенно завидовали соседи Мариньи, нормандские и пикардийские сеньоры.[1347] Также было множество тех, кто был лично обижен на Ангеррана, и чем знатнее был человек, тем серьезней казалось ему нанесенное камергером оскорбление: посланники, во время дипломатических миссий находившиеся на третьих ролях, советники, мнения которых не выслушали… Наконец, всех раздражала чрезмерная амбициозность Ангеррана, о чем свидетельствуют хронисты; Жан де Конде, вполне возможно, искренне писал:

Он хотел архиепископа Санского,
Который был его братом, сделать папой,
А сам он затем захотел сделаться императором,[1348]

а Жоффруа описал не его амбиции, а, скорее, реальное могущество Мариньи в стихах, которые мы уже ранее цитировали:

Поскольку в его ведении
Находились и король, и королевство, и папство.
Все они были в его руках;
Он вертел ими по своей воле…[1349]

Поэтому вполне понятно, что все принцы, пэры и магнаты королевства мечтали умерить эти амбиции и при удобном случае положить им конец.

Отнюдь не всегда мы можем сказать, почему тот или иной человек считал себя врагом Мариньи, что еще раз подтверждает высказанное нами ранее предположение: деятельность Ангеррана была намного разнообразней, чем мы могли себе ее представить, основываясь на сохранившихся от того времени документах. Поэтому враждебность графов Гастона I де Фуа и Бернара VI д'Арманьяка, о которой мы узнали из произведений Жоффруа Парижского,[1350] абсолютно необъяснима для нас, поскольку на протяжении всего нашего исследования мы никогда не сталкивались с этими персонажами.