Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды

Гай Бёрджесс хотел быть тем, кто влияет на события. Зная, что не станет таковым, будучи преподавателем Кембриджа или высокопоставленным чиновником, он решил, что русские предлагают ему привлекательную роль. Журналист Малколм Маггеридж, обладавший тонким пониманием человеческих характеров, изучая написанную Томом Дрибергом биографию, отметил «тщеславие, заносчивость, романтизм, слабость, замаскированную под вызывающее поведение, уход от реальности, казавшийся наступлением на нее, – составляющие его натуры. Чувствуется влияние, которое на него оказывалось, молодецкое не сформировавшееся окончательно желание как-то стать кем-то».

Бёрджесс вызывает восхищение своей сложностью и обилием парадоксов. Ни одна фигура не может быть более британской и принадлежащей к истеблишменту. Об этом говорят образование, полученное в Итоне и Кембридже, членство в престижных лондонских клубах, дорогая одежда, любовь к британской литературе, охотничьи сценки на стенах квартиры, последнее желание быть похороненным в английской земле. Но это лишь одна его часть, и любой анализ характера и мотивации требует исследования его второго мира – с романтизмом русской музыки и литературы, уважением к беспощадной русской истории и политической системе.

Шпионы живут двойной жизнью, иногда вынужденно, но обычно по собственному выбору. Бёрджесс не разрывался между разными жизнями; они существовали параллельно и даже иногда соединялись. Присоединившись к голодному маршу, он надел шарф Питт-клуба и галстук старого итонца, на случай если потребуется такая защитная одежда. Порядок Британии и опасности России были просто инь и ян его личности.

Бёрджессу было известно о чистках 1930-х годов, крахе коллективизации, трудовых лагерях и т. д. В конце концов, он читал лекции, касающиеся отрицательных черт коммунизма, в летних школах Форин Офис и прославился как британский пропагандист против Советского Союза, в первую очередь в информационном исследовательском департаменте. Но, даже будучи интеллигентным человеком, он оставался политически наивным – не такая уж редкая комбинация – и предпочитал игнорировать то, что его не устраивает. Любая перемена, такая, например, как германо-советский пакт, могла быть объяснена исходя из более масштабных глобальных интересов.

Еще ребенком Гай научился структурировать свою жизнь и чувства и продолжил заниматься этим в зрелом возрасте. Как актер, он играл каждую роль в соответствии с требованиями, но при этом он оставался Янусом. Для близких друзей и, в первую очередь, женщин он был добрым, преданным, бодрящим, хорошим собеседником, умным и очаровательным. Мириам Ротшильд писала: «У него слегка выдавались вперед верхние зубы – как у младенца, привыкшего сосать палец, – что делало его моложе и привлекательнее. И он всегда был в приподнятом настроении – как девочка-школьница»[1058].

А Стенли Кристоферсон из школы Локерс-Парк вспоминал: «Он не был тем мальчиком, с которым я хотел бы дружить. С ним было что-то не так». И тридцатью годами позже находились те, кого он отталкивал. Маргарет Ансти, его коллега по Форин Офис, считала его «в высшей степени неприятным субъектом. Он всегда был засаленным и грязным. И постоянно грязно шутил»[1059].

Брайан Сьюэлл, которому было восемнадцать, когда он встретился с Бёрджессом, вспоминал: «У него были пятна от яиц на галстуке, несвежее дыхание и беспокойные руки; возможно, мне бы понравились такие руки у парня моего возраста, но только не его, тем более с учетом запахов – даже клубничные коктейли, которые он мне покупал, не могли это компенсировать»[1060]. Джон Уотерлоу был краток: «Не думаю, что в Бёрджессе была настоящая теплота»[1061].

Гарольд Николсон видел все стороны характера Бёрджесса и его противоречивую натуру. «Он публично объявил о своих симпатиях к коммунизму и, одновременно, всем сердцем ненавидел русских. …Когда Бёрджесс бывал трезв, он был очаровательным, веселым и интересным собеседником. Напившись, он нес чепуху. Он был добрым человеком, и, несмотря на слабости, не думаю, что он мог совершить что-то по-настоящему бесчестное или злое. Но он был очень импульсивным»[1062].

Своих не предают. Все, конечно, относительно, но Бёрджесс никогда и нигде не был своим. Он всегда и везде был посторонним. В школе Локерс-Парк другие итонцы были более выдающимися, в Итоне его не любили, в Кембридже другие итонцы не желали иметь с ним ничего общего, в Форин Офис к нему относились без должной, по его мнению, серьезности. Мелкие случаи пренебрежения привели к большому недовольству, и предательство было отличной местью. Шпионаж был всего лишь еще одним инструментом в его социальном мятеже, очередным способом самоутверждения.