Генрих VIII умел был очаровательным, порой вгоняющим в трепет, а иной раз становился и отвратительным. Его эгоизм, самоуверенность и способность размышлять происходили из сочетания хитрого, но посредственного ума с тем, что выглядит подозрительно похожим на комплекс неполноценности. Генрих VII восстановил в стране стабильность и королевскую власть, а его сын решил расширить эту власть, по всей вероятности, не только из политических соображений, но и в силу собственного характера. По ходу правления Генрих VIII добавил к идее существующего «феодального» королевства «имперские» черты, он стремился придать словам rex и imperator значение, невиданное со времен Римской империи. Он желал завоеваний, соперничающих со славными победами Эдуарда Черного принца и Генриха V, жаждал обрести золотое руно, которым для него была корона Франции. По сути, он хотел возобновить Столетнюю войну, несмотря на успешное объединение французских земель династией Валуа и смещение интереса европейской политики в сторону Италии и Испании. То и дело усилия его более конструктивных советников ни к чему не приводили, их разрушали героические грезы короля и дорогостоящие войны, в которых расходовались зря солдаты, деньги и оружие. Однако если гуманистическая критика войны Колета, Эразма Роттердамского и Томаса Мора хорошо известна, то не следует забывать и о том, что «честь» в эпоху Ренессанса требовалось отстаивать всеми доступными средствами, в крайнем случае в бою. «Честь» была краеугольным камнем аристократической культуры; монархи утверждали, что в отличие от своих подданных у них нет «вышестоящих», у кого можно искать защиты, и поэтому, когда дипломатия не дает результата, им остается только принимать «решение» войны. К тому же война была «спортом королей». Состязаясь династически и территориально с другими европейскими монархами, прежде всего с Франциском I, Генрих VIII признавал сложившийся порядок и, что еще понятнее, отвечал запросам народа. При нем состоялись самые смелые и наиболее масштабные вторжения во Францию со времен Генриха V. В действительности только малая часть современников осознавала, насколько серьезный и долговременный экономический ущерб могла нанести эта война эпохи Ренессанса.
Поскольку Генрих VIII любил «увеселения в хорошей компании», как он заявлял в собственной песне, то был менее последовательным в проведении своей политики, чем его отец. Составление дипломатических документов казалось ему делом «и нудным, и утомительным»; подобно Эдуарду IV, но в отличие от Генриха VII, он полностью погружался в развлечения королевского двора. Тем не менее он обладал решающим влиянием в ключевых вопросах, к которым относились, например, дипломатическая деятельность, военное вторжение во Францию, тактика его первого развода, формулирование верховенства монарха и теология англиканской церкви в 1540-е годы. То, что Уолси и Томас Кромвель как премьер-министры имели власть в том масштабе, какую им зачастую приписывают, не имеет ничего общего с реальностью, хотя оба в значительной степени контролировали реализацию политики в качестве руководителей исполнительной власти, когда вопрос уже был решен. Действительно, Генрих давал своему Совету свободу приступать к разработке курса по многим вопросам и более значительную свободу, чем Генрих VII или Елизавета I. В определенные моменты советники получали широкие полномочия, хотя они всегда действовали в рамках доверия Генриха и секретности: у него были министры, а не премьер-министры. А если министры проводили политику, не получившую одобрения короля, они действовали на собственный риск или за его спиной, когда тот был занят личными делами. Однако легкость в получении аудиенции, которую Генрих одинаково предоставлял придворным, соперничающим советникам и иностранным послам, гарантировала, что он недолго останется в неведении о важных политических событиях. Его двор странствовал по Южной Англии и центральным графствам страны, но связь с Лондоном и Вестминстером осуществлялась ежедневно, если не дважды в день. Министры и придворные Генриха постоянно участвовали в политических интригах и соревновании за королевское покровительство и продвижение по службе, но король оставался исходным источником власти.
Соответственно, правил Генрих, а не Уолси или Кромвель. Однако, хотя его решения создавали и уничтожали жен, советников и группировки, он прислушивался к близким людям гораздо больше, чем предполагал сам, он поддавался влиянию и даже манипуляциям со стороны господствующего баланса сил при дворе. Хотя король и шутил: «Если я подумаю, что моя шляпа узнала мои тайные мысли, то брошу ее в огонь и сожгу»[141]
, Генрих на самом деле «носил сердце на рукаве»[142]. Джон Фокс, несмотря на явную протестантскую предвзятость, несомненно, попал в самую точку, написав следующее: