Английская мята

— Я никогда особенно не любила этого мужчину, Пьера Ланна.

— Почему он пригласил к вам в дом Марию-Терезу Буске?

— Чтобы помогать по хозяйству. И еще потому, что это ему ничего не стоило.

— А разве не для того, чтобы стряпать?

— Когда он пригласил ее, нет, тогда он еще не знал, что она хорошо готовит. Потому что это ему ничего не стоило. Думаю, только позже он начал давать ей деньги.

— Вы все время говорите, будто ничего не утаили от правосудия, но это ведь не совсем так.

— Выходит, вы задаете мне вопросы чтобы выведать, чего я им не сказала?

— Нет. Вы мне верите?

— Хотелось бы. Я ведь почти все им сказала… разве что насчет головы… А когда расскажу и про голову, тогда будет совсем все.

— И когда же это будет?

— Сама не знаю. Во всяком случае, с головой я поступила так, как положено. Мне было ужасно тяжело. Похуже, чем со всем остальным. Даже не знаю, скажу ли я, где голова.

— А почему бы вам не сказать?

— Зачем?

— Закон требует, чтобы признание было полным и чистосердечным. А вовсе не потому, что, лишь обнаружив голову, можно окончательно установить личность убитой.

— Да и того, что уже нашли, должно хватить за глаза. Одни руки чего стоят, их ведь не спутаешь ни с какими другими. Если не верите, можете спросить у моего мужа. И потом, я же во всем призналась…

— Можете не говорить, где она находится, скажите хотя бы, когда вы ее спрятали?

— С головой я возилась в самую последнюю очередь, дело было ночью. Когда уже покончила со всем остальным. Я сделала все как положено. Долго прикидывала, как же мне поступить с головой. И все никак не могла придумать. Тогда поехала в Париж. Вышла у Орлеанских ворот и шла, шла, пока не придумала. Да-да, покуда не нашла решения. И только тогда я наконец успокоилась.

Не понимаю, зачем вам непременно нужна голова, будто мало всего остального.

— Я уже сказал, признание должно быть полным.

— Что-то я не пойму. А мой муж, что он говорил обо мне?

— Ничего плохого, скорее, вполне доброжелательно. Сказал, что с некоторых пор вы сильно переменились. Стали совсем молчаливы. И однажды сказали ему, будто Мария-Тереза похожа на какое-то животное.

— Неправда. Я сказала «на бычка». Со спины, это правда. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я убила ее из-за этих слов. Я бы это знала.

— Каким образом?

— Поняла бы в тот момент, когда со мной заговорил об этом следователь.

— Вам когда-нибудь снилось, будто вы — не вы, а кто-то совсем другой?

— Да нет, ни разу. Мне снилось то, что я сделала. Но это было раньше, давным-давно. Я даже сказала об этом мужу. А он ответил, что такое и с ним тоже случается. Вечером, в кафе, я задала тот же вопрос Альфонсо и Роберу. Они сказали, что и им тоже случалось совершать во сне всякие преступления, что видеть во сне убийства — это бывает со всяким.

Это было не единственный раз, когда мне приснилось, будто я ее убиваю…

— А вы говорили на следствии, что были словно во сне, когда убивали Марию-Терезу Буске?

— Нет, никогда я этого не говорила. Мне задавали такой вопрос, а я ответила, что это было намного страшней сна.

— Почему же страшней?

— Потому что это был не сон. Что вы хотите разузнать?

— Хочу понять, почему вы убили Марию-Терезу Буске?

— Зачем вам это?

— Чтобы попытаться уберечь вас от пожизненного заключения.

— Это вы что, по долгу службы?

— Да нет…

— Выходит, вы не каждый день этим занимаетесь? И не для всех без разбору?

— Нет, не для всех.

— В таком случае, послушайте, что я вам скажу. Тут есть две совсем разные вещи. Первая — это когда мне снилось, будто я ее убила. А вторая — это когда я убила ее, и это мне вовсе не снилось.

Вам ведь это хотелось узнать, да?

— Нет, совсем другое.

— Знала бы я, как ответить на ваш вопрос, так бы и ответила. Просто мне никак не удается привести в порядок мысли, чтобы объяснить вам… и следователю тоже… что со мной случилось, как все произошло на самом деле.

— Кто знает, давайте попробуем вместе, а вдруг нам все-таки удастся.