Английская новелла

Старым ворчунам и этого было мало, но что они могли возразить мне? Они сухо пожелали мне спокойной ночи, и я, в полном смятении, направился к постоялому двору. Меня выпустили с того же заднего крыльца, с которого я и пришел. Я слышал, как за мной заперли на засов дверь.

Погруженный в раздумье, я шагал через пустошь, перебирая в памяти доводы стариков и свои изобретательные ответы на них. Что мне было делать? Я обещал завтра же повидаться с Мари. Но что сказать ей при встрече? Быть может, сложить оружие перед ее красотой и отказаться от своей карьеры? Но ведь тот день, когда Этьен Жерар сменит свой меч на серп, станет поистине черным днем для императора и Франции. Или я должен ожесточить свое сердце и отвернуться от Мари? Возможно ли всё устроить так, чтобы я был счастливым супругом в Нормандии и храбрым солдатом за ее пределами? Голова моя гудела от всех этих мыслей, как вдруг неожиданный шум заставил меня насторожиться. Луна вышла из-за облака, и я увидел перед собою быка. Еще когда он стоял под вязом, я подумал о том, какое это большое животное, а теперь он показался мне чудовищем огромных размеров. Весь он был покрыт черной шерстью, и луна освещала низко опущенную голову и два свирепых, налитых кровью глаза. Хвостом он хлестал себя по бокам; передние ноги его врылись в землю. И в кошмарном сне не увидишь такого страшилища! Медленно и осторожно двинулся он по направлению ко мне.

Оглянувшись назад, я обнаружил, что, поглощенный своими мыслями, я довольно далеко отошел от дома Равонов. Я прошел уже больше половины расстояния. Ближайшим убежищем был постоялый двор, но бык преграждал мне путь к нему. Быть может, если он поймет, что я его не боюсь, он уступит мне дорогу. Я пожал плечами и презрительно махнул рукой. Я даже свистнул. Глупое создание решило, что я зову его, и стало проворно приближаться ко мне. Устремив на быка бесстрашный взгляд, я стал быстро пятиться назад. Когда ты молод и подвижен, то можешь даже пятиться, обратив к врагу бесстрашно улыбающееся лицо. На ходу я погрозил быку тростью. Возможно, благоразумнее было бы поумерить свой пыл. Бык воспринял это как вызов, что, разумеется, меньше всего входило в мои намерения. Он не понял меня, и это обстоятельство оказалось роковым. С фырканьем он поднял хвост и бросился в атаку.

Друзья мои! Приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать, как нападает бык? Это поразительное зрелище. Вы думаете, наверное, что он бежит рысью или галопом? Нет! Всё гораздо страшнее! Он движется вперед скачками, которые становятся всё более угрожающими. Перед людьми я не испытываю страха. Когда я имею дело с человеком, я чувствую, что благородство моей осанки и непринужденность, с которой я встречаю врага, уже сами по себе способны его обезоружить. Всё, что может сделать он, могу сделать и я. Так чего же тут бояться? Но когда вам приходится состязаться с целой тонной разъяренной говядины, это совсем другое дело. Тут уж нельзя надеяться, что вам удастся убедить, смягчить или умиротворить противника. Сопротивление тут невозможно. Я напрасно растрачивал свой гордый пыл на эту тварь. Со свойственной мне находчивостью я мгновенно взвесил все свои шансы и пришел к выводу, что никто, даже сам император, не смог бы удержать здесь своих позиций. Оставался лишь один выход — бегство.

Бежать можно по-разному. Можно бежать, сохраняя достоинство, но можно бежать в панике. Полагаю, что я бежал, как подобает солдату. И хотя ноги двигались очень быстро, осанка моя оставалась по-прежнему безупречной. Всем своим видом я выражал протест против такого положения, в котором очутился. Я отступал с улыбкой, с горькой улыбкой храбреца, насмехающегося над своей собственной судьбою. Если бы все мои товарищи собрались в эту минуту на пустоши, я не уронил бы себя в их мнении, так как они собственными глазами увидели бы, с каким высокомерием я отступал от быка.

Но здесь я должен сделать признание. Стоит только начаться бегству, хотя бы и с соблюдением всех правил воинской чести, как по пятам за ним следует паника. Не так ли было с императорской гвардией при Ватерлоо? То же самое случилось в этот вечер и с Этьеном Жераром. Ведь в конце концов никто не видел моего бегства, никто, кроме проклятого быка. И если бы даже на какой-то миг я и забыл о достоинстве, кто бы узнал об этом? С каждой минутой топот копыт и ужасное фырканье чудовища всё приближались. Сердце мое наполнилось ужасом при мысли о столь бесславной кончине. Звериная ярость быка леденила мне кровь. В мгновенье ока всё было забыто. В мире нас осталось только двое — бык и я. Он пытался убить меня, а я прилагал все старания, чтобы уйти от него. Вобрав голову в плечи, я побежал без оглядки, спасая свою жизнь.