Английская новелла

Я мчался к дому Равонов. Но когда я добежал до фермы, у меня мелькнула мысль, что и здесь я не найду убежища. Дверь была заперта, окна в нижнем этаже наглухо закрыты, стены с обеих сторон очень высоки. А бык с каждым скачком приближался ко мне. Но, друзья мои, в минуты величайшей опасности Этьен Жерар всегда оказывался на высоте. Передо мной был лишь один путь к спасению, и, не колеблясь, я избрал его.

Я уже говорил, что окно спальни Мари приходилось как раз над дверью. Занавески были спущены, но обе створки окна распахнуты настежь. В комнате горела лампа. Я был молод и ловок, и мне ничего не стоило, высоко подпрыгнув, ухватиться за край подоконника. В этом было мое спасение. Чудовище уже почти настигло меня, когда я прыгнул. Я осуществил бы свое намерение и без постороннего вмешательства, но в тот самый миг, когда, напрягши все свои силы, я оторвался от земли, бык подбросил меня в воздух. Я пролетел сквозь занавеску и со скоростью пушечного ядра упал на четвереньки посреди комнаты.

У окна стояла кровать, но я благополучно перелетел через нее. Поднявшись на ноги, я в смущении повернулся к кровати — она была пуста. Мари сидела на низком кресле в углу комнаты, и по ее раскрасневшимся щекам было видно, что она недавно плакала. Родители, без сомнения, уже успели сообщить ей о том, что произошло между нами. Она была настолько поражена моим появлением, что, раскрыв от удивления рот, молча глядела на меня.

—     Этьен! — наконец промолвила она, задыхаясь. — Этьен!

Через мгновенье ко мне вернулась моя обычная находчивость. Для благородного человека тут не могло быть колебаний, не было их и у меня.

—     Мари! — воскликнул я. — Прости, о прости меня за столь внезапное возвращение! Мари, я говорил сегодня вечером с твоими родителями и не мог вернуться в лагерь, не узнав, согласна ли ты навеки осчастливить меня и стать моей женой.

Она долго не могла вымолвить ни слова — так велико было ее изумление. Затем все прочие чувства затопил безбрежный восторг.

—      О Этьен! Какой ты необыкновенный человек, Этьен! — восклицала она, обвивая руками мою шею. — На свете еще не было такой любви, как твоя! Ты стоишь сейчас передо мною, бледный, дрожащий от страсти, настоящий герой моих грез. Как тяжело ты дышишь, любимый! И что за безумный прыжок привел тебя в мои объятия! В то мгновение, когда ты появился, я слышала под окном топот твоего боевого коня.

Разговоры были излишни, да к тому же, когда человек только что обручился, он находит иное применение для своих уст. Между тем в коридоре послышался шум, затем раздались удары в дверь. Услышав стук, вызванный моим падением, старики бросились в погреб, решив, что это большой бочонок сидра свалился с подставки, и теперь, вернувшись наверх, они нетерпеливо требовали, чтобы им открыли. Распахнув дверь, я предстал перед ними, держа руку Мари в своей руке.

—     Примите своего сына! — сказал я.

Ах, сколько радости принес я в эту скромную семью! У меня до сих пор на душе становится теплее при этом воспоминании. Им не показалось странным, что я влетел через окно, ибо кому же, как не доблестному гусару, быть безрассудным влюбленным.

если дверь заперта, то для него остается один путь — через окно. Мы вчетвером спустились в гостиную, на свет была извлечена затянутая паутиной бутылка, и полились рассказы о древней славе дома Равонов. Как сейчас, вижу я перед собой комнату с массивными балками, два старческих улыбающихся лица, желтый круг от лампы и ее, мою Мари, возлюбленную моей юности, которую я завоевал таким странным путем и так скоро утратил.

Расстались мы поздно. Старик вышел проводить меня.

—    Как вы хотите выйти, через главный ход или с заднего крыльца? — спросил он. — Путь через пустошь короче.

—    Лучше уж я пойду по дороге, — отвечал я. — Быть может, она немного длиннее, но зато у меня будет больше времени думать о Мари.

Герберт Уэллс

(новелла, перевод Н. Рахмановой)

Дела задержали меня на Чансери-лейн до девяти вечера. Начинала болеть голова, и у меня не было никакой охоты развлекаться или опять сесть за работу. Кусочек неба, едва видный между высокими скалами узкого ущелья улицы, возвещал о ясном вечере, и я решил пройтись по набережной, дать отдых глазам, освежить голову и полюбоваться на пестрые речные огоньки. Вечер, бесспорно, самое лучшее время дня здесь, на набережной: благодатная темнота скрывает грязную воду, и всевозможные огни, какие только есть в наш переходный век — красные, ослепительно оранжевые, желтые газовые, белые электрические, — вкраплены в неясные силуэты зданий самых разных оттенков, от серого до темно-фиолетового. Сквозь арки моста Ватерлоо сотни светящихся точек отмечают изгиб набережной, а над парапетом подымаются башни Вестминстера — темно-серые на фоне звездного неба. Неслышно течет черная река, и только изредка легкая рябь колеблет отражения огней на ее поверхности.

— Теплый вечер, — сказал голос рядом со мной.