Английская портниха

Выстиранное белье замерзало на веревке во дворе. Ада относила жесткие простыни в подвал и сушила их у печки. Выпало много снега, и ветер намел сугробы, высившиеся вровень с окнами. На голубом небе ни облачка. Ада предпочитала тучи. Пока не начинался снегопад, под тучами было теплее. Дым из лагерной фабричной трубы валил днем и ночью, противные черные клубы плыли над садом, оседая жирной сажей. Из лагеря доносился шум, прежде неслыханный. Тарахтели грузовики, выкрикивались команды: Raus! Beeilung![52] Затем монотонный людской топот. Там что-то происходило. Зимой, когда не мешала листва на деревьях, из дальнего угла сада Ада видела подъездную дорогу к лагерю. Каждое утро, когда она развешивала белье, каждый вечер, когда она снимала его, в лагерь прибывало все больше и больше людей. Людей изможденных, испуганных. Когда кто-нибудь из них падал, к нему подходил охранник. Вспышка, приглушенный щелчок, словно ветка треснула. Упавший так и оставался лежать на земле.

Лагерь. Фабрика. В представлениях Ады тюрьма всегда была большим викторианским зданием с решетками на окнах. Ада помяла в руке замерзшую простыню. Эта тюрьма другая. Ада поежилась, зимний ветер продувал ее насквозь. Что-то здесь не так. Дым, вонь. Слова, что употребляют немцы. Untermensch. Ungeziefer[53]. Вредители. В Лондоне, случалось, умерщвляли газом крыс в канализации, а потом сжигали их трупы.

О женщине с отменным шелком и песиками Ада уже и думать забыла, но однажды январским утром 1945-го та явилась на примерку в скромной юбке, вязаном жакете и кофточке, оба терьера были при ней. На русалочий хвост ткани хватило бы с избытком, но Ада скроила платье до полу прямым, облегающим, без затей. Пусть за казчица увидит его на себе. Пусть почувствует его магию.

– Если вы все еще желаете русалочий хвост, – предупредила Ада, – я переделаю.

Она заранее смастерила розу, всего одну, разрезав шелк по косой, сложив его вдвое, перекрутив так, чтобы роза цвела и сияла. Заказчица надела платье, и Ада застегнула его сзади.

Голые плечи дамы на фоне черного, как ночь, шелка казались вырезанными из слоновой кости, роза у горла – алый, притягивающий взгляд бутон.

– Зеркала нет, – сказала Ада. – Вам придется пройти к фрау Вайтер.

Все клиентки пользовались зеркалом в спальне наверху, вертелись, разглядывая свое отражение с одного бока, с другого, сзади, спереди, обсуждая наряд в отсутствие Ады, словно не она его сотворила. Почему ей не позволяют держать в комнате зеркало, недоумевала Ада. Опасаются, что она разобьет его? Возьмет осколок и перережет им глотки? Ножницами это сделать куда легче. Либо они чересчур самолюбивы и тщеславны? И не хотят дать ей понять, что они знают, насколько они не достойны нарядов от Ады.

– Komm[54], – приказала псам заказчица.

– Можете их оставить. Я пригляжу за ними.

Дама поколебалась, улыбнулась:

– Bleib![55] – Она грозила собакам пальцем, пока те не улеглись на пол.

Стоило даме удалиться, как Ада окликнула собак. Их теплые мускулистые тела извивались под ее ладонью; собаки поскуливали, норовя лизнуть ее в лицо, щекоча ее шелковистыми бородками. Ада прижимала их к себе, целовала в лоб, словно это был ее последний шанс приласкать живое существо и получить ответную ласку. Она заплакала, промокнула слезы собачьим мехом, вытерла насухо.

– Schön, – объявила заказчица, вернувшись вместе с хозяйкой дома. – Элегантно. Perfekt[56]. – Собаки метнулись к ней. – Sitz, – велела она, и собаки сели, подрагивая, молотя хвостами об пол.

– Никакого русалочьего хвоста? – переспросила Ада. – И роза одна?

– Вы были правы. Спасибо. Danke.

Никому прежде и в голову не приходило благодарить ее. У Ады комок подступил к горлу. Ада стыдилась себя за радость, которую испытывает, до чего же она жалка! Но доброта здесь – такая редкость.

– Я должна подшить платье, – сказала Ада. – Пожалуйста, будьте любезны, встаньте вот на это. – Она вытащила табуретку на середину комнаты. – Осторожнее.

Забираясь на табуретку, клиентка оперлась на плечо Ады. Фрау Вайтер набычилась. Ада никогда не предлагала ей встать на табуретку, не решалась: слишком тяжелой была эта фрау, и толстые ноги плохо ее слушались. Ада надавила пальцем на икру клиентки немного выше щиколотки:

– Думаю, мадам, это наилучшая длина. Чуть длиннее – и подол будет волочиться по полу. Сделать короче – получится ни то ни се.

Ада подкалывала подол, когда я скажу, повернитесь, и клиентка, мелко перебирая ногами, сделала круг на табуретке, чтобы подол был совершенно ровным. С другими женщинами Ада никогда не разговаривала и уж тем более не спрашивала: «Это для особого случая? Собираетесь на торжество?» Она сомневалась, стоит ли задавать такой вопрос, но что ей терять?

– Платье вам очень идет, мадам. Могу я узнать, для чего оно предназначено?

– Nein, – выкрикнула фрау Вайтер. – Да как ты смеешь?