Английская портниха

— Видите, господа присяжные? Пока наши ребята сражались с немцами, жертвуя жизнью ради свободы, Ада Воан примеряла чужую одежду и подсыпала едкий порошок в корыто с бельем. Молодец, мисс Воан. Вы невероятно приблизили нашу победу.

Зазвонил церковный колокол, гулкое бом-бом. Звонили в храме Гроба Господня, прямо напротив здания суда. «Чем ты отплатишь нам, судейским колоколам», вспомнилась Аде строчка из песенки. Она сосчитала удары. Двенадцать часов. Судья помалкивал. До Ады доносился лишь легкий скрипучий шорох, когда судья потирал щетинистый подбородок. От толстых чулок со штампом «Холлоуэй, тюрьма Его Величества» у нее зудели икры, и она потерла ногу о ногу. На ботинке развязался шнурок. Харрис-Джонс издевается над ней, выставляет ничтожеством. Терпение Ады лопнуло:

— Все было не так. Вам не понять, что там происходило. Я была их рабыней. В их полной воле. Запертая в четырех стенах. Не с кем слова молвить. Никакой надежды на спасение. Тяжкий труд. Действительно тяжкий. Вы когда-нибудь были рабом? Были?

— Достаточно, мисс Воан. — Подавшись вперед, судья воззрился на Аду поверх очков. Он походил на ворону, когда та хлопает крыльями над падалью, отгоняя соперников от своей «законной» добычи. — Вас предупреждали много раз.

Ада проигнорировала судью, она сверлила взглядом Харрис-Джонса:

— Рядом со мной не было никого, я полагалась только на себя. Делала, что было в моих силах. А вы бы что делали на моем месте?

— Уверен, вы не жалели сил, мисс Воан. — Голос Харрис-Джонса был исполнен иронии. — Совершенно уверен.

Он полистал бумаги, вынул один лист и положил на стол исписанной стороной вниз. Скорей бы уж он перешел к вопросам о Стэнли Ловкине, с тоской думала Ада, или Станисласе, о том, какой скотиной он был.

— Не расскажете ли, мисс Воан, как вы оказались в доме коменданта лагеря?

— Не знаю, — ответила Ада. — Меня просто посадили в грузовик и привезли туда.

— Вы поехали добровольно?

— У меня не было выбора.

— Что вы можете сказать о герре Вайсе?

Костистое лицо Вайса всплыло у нее перед глазами. Она почувствовала, как его трясущиеся пальцы смыкаются вокруг ее кисти. Аду передернуло, и она встряхнула руками, чтобы избавиться от этого ощущения.

— Он был одним из стариков, за которыми мы ухаживали.

— Как именно ухаживали?

— Содержали стариков в чистоте, кормили их, давали лекарства. Ничего особенного.

— А в герре Вайсе было ли нечто особенное, что побудило вас отнестись к нему иначе, нежели к другим подопечным?

— Он был школьным учителем. Ему выказывали уважение, и больше всех охранники. И он говорил по-английски. — К чему эти расспросы о Вайсе? Ада покосилась на мистера Уоллиса в надежде на помощь, но тот зарылся с головой в свои записи. — Он попросил меня разговаривать с ним по-английски, хотел усовершенствовать свои познания в языке.

— И вы этим воспользовались?

— Не понимаю, о чем вы.

— Вы обратили его внимание к вам себе на пользу?

— Взамен он учил меня немецкому, и я была ему благодарна за это.

— И ничего более?

— Ничего, — ответила Ада.

— Вы не оказывали ему услуги интимного характера?

Он строит догадки. Он не может знать наверняка. Она никогда и никому об этом не рассказывала, даже себе.

— Отвечайте на вопрос, мисс Воан, — прохрипел судья со своего возвышения.

— Иногда он вел себя непристойно, — сказала Ада. — Заставлял меня обнимать его, когда тешил себя.

— Тешил себя. Вам это нравилось?

— Разумеется, нет.

— У него были хорошие связи, не так ли? В Дахау. В нацистской партии.

— Он был родственником Мартина Вайса, коменданта.

— И вы попросили его перевести вас в дом коменданта в обмен на сексуальные услуги?

— Нет.

Нет. Сама она не просила.

— Ваше существование, meine Nönnerl[69], можно облегчить. Вы понимаете? — шепнул он ей на ухо, и она ощутила его горячее дыхание на своей шее, прикосновение жесткой щетины.

Чем была ее жизнь, если не медленным сползанием в смерть среди умирающих?

— Одна маленькая услуга, — настаивал он, — и это можно устроить.

Согласилась ли она? И что было бы, если бы она отказалась?

Плоть висела на его костлявом теле, будто пальто не по размеру.

— Вы тоже разденьтесь, — он приподнял тростью подол ее рясы, — я хочу посмотреть.

Кожа у него была маслянистой, он терся об нее, втирался в нее. Целовал, тычась языком в нёбо. Она лежала неподвижно.

— Это не больно, — говорил герр Вайс. — Адельхайд. Ада. Как я могу доставить тебе удовольствие? Скажи.

Оставьте меня в покое, хотелось ей сказать. Она не понимала, чего ему еще от нее нужно. Его слюна пачкала ей губы.

— Ах, я забыл, ты же монахиня. Но ты не девственница, верно, meine Nönnerl?

Он вошел в нее, и она услышала, как он скрипит зубами, напрягаясь из последних сил. Потом он обмяк и тяжело навалился на нее.

— Я человек чести, — сказал он. — Я всегда держу слово. И я сделаю твою жизнь более сносной. Тебе понравится.

Он перекатился на спину и закинул руку за голову, совсем как молодой мужчина.