Английская портниха

Судебный служащий зачитал обвинение: «…в Центральном уголовном суде, корона против Ады Воан… по обвинению в незаконном убийстве Стэнли Джона Ловкина в ночь на 14 июня 1947 года…» Потолок будто стал ниже, стены напирали. Ада чувствовала себя маленькой, хрупкой, она исподволь разглядывала зал: судья на высоком сиденье, присяжные на скамьях, мистер Уоллис внизу и там же мистер Харрис-Джонс, обвинитель, с самодовольным видом, словно он уже выиграл дело. Харрис-Джонс был постарше Уоллиса, поопытнее, это сразу было видно по тому, как он раскачивался на каблуках и каким небрежным жестом поправлял мантию.

Озноб по коже, ноги ватные, ей нужны подпорки, иначе она не устоит. Теперь Ада поняла, что значит фраза «сила закона». Это не легавый, что тащит тебя в полицейский фургон, вам лучше проехать со мной, мисс, но вся мощь правосудия, когда она обрушивается на тебя и перемалывает в пыль. Ада подняла глаза к окнам, чтобы увидеть землю, и небо, и горизонт между ними, но окна находились слишком высоко, и увидела она лишь зеленоватую муть, что клубилась, подванивая сажей, по переулкам вокруг башен Сити.

— Признаете ли вы себя виновной? — спросил судья.

Ответить «да» и покончить с этим, вернуться в камеру. Но тогда ее повесят. Нет, такого подарка Стэнли Ловкину она не преподнесет. Ада поборется за свою жизнь. Ей не впервой. И она везучая.

— Не виновна, — тихо сказала Ада.

— Громче, — потребовал судья.

Звук тонул в этом зале, его нужно усилить. От диафрагмы, вспомнились ей уроки речи у мисс Скиннер. Можно выглядеть павой, но если щебечете, как воробышек, кто примет вас всерьез?

— Не виновна. — Четко, раздельно.

Судья повернулся к мистеру Уоллису.

— Не виновна в убийстве, но виновна в причинении смерти вследствие провокации, — уточнил мистер Уоллис.

— Благодарю вас. — Судья записал что-то в блокнот. Золотым пером. Такое стоит, наверное, фунт иди два. — Весьма необычная линия защиты. — Судья покосился на Харрис-Джонса. — Полагаю, вы ознакомили обвинение с законом о провокациях.

— Да, — подтвердил мистер Уоллис.

Затем судья обратился к присяжным:

— Присяжные должны решить, была ли обвиняемая спровоцирована настолько, чтобы утратить самообладание, то есть до потери разума. Как правило, — судья сделал паузу, медленно обвел взглядом присяжных, посмотрел на Аду; та, опустив голову, теребила заусенец, — как правило, о провокации заходит речь в следующих случаях. — Он поднял ладонь, широко расставив пальцы: — Первое, внезапное обнаружение растления сына содомитом. — Судья глубоко вздохнул и согнул указательный палец. — Второе, внезапное обнаружение измены жены. — Судья крепко сжал губы, загнув средний палец. — Далее, третье, незаконный арест англичанина и, наконец, четвертое, дурное поведение близкого родственника. — Последние слова он произнес на одном дыхании, почти нараспев, его голос поднимался все выше и выше, а безымянный палец и мизинец согнулись одновременно. После чего судья опять воззрился на мистера Уоллиса.

— Да, ваша честь, — отозвался защитник.

— И остается лишь одна линия защиты, самая неординарная, так?

— Да, ваша честь.

— Тяжкое оскорбление действием, так?

— Да, ваша честь.

— Что ж, отлично, — пробурчал судья; теперь он походил на старого моржа.

Присяжные смотрели на нее. Они уже ее судили. Встречают по одежке, Ада знала это лучше многих. Я было приняла тебя за клиентку, смотришься завзятой модницей. Но в тюремной робе она смотрится преступницей, и присяжные приговорят ее, не дожидаясь окончания суда. Старшина присяжных, усатый мужчина с орденскими планками над карманом пиджака. Ада больше не доверяла мужчинам с усами, Станисласа ей хватило. Она потрогала прическу, убедилась, что волосы нигде не торчат. Тем временем мистер Харрис-Джонс поднялся из-за стола; уложив в стопку папки, громоздившиеся перед ним, он обратился к присяжным:

— Обвинению в этом деле все предельно ясно. Нет ни малейших сомнений в том, что это подлое убийство с применением газа, когда жертва находилась в бессознательном состоянии. Вопрос лишь в том, имело ли место тяжкое оскорбление действием, вынудившее подсудимую утратить власть над собой, и как бы в данных обстоятельствах повел себя рассудительный человек в ее положении и с ее прошлым.

Страх. Она помнила его вкус, помнила эту тряску, словно внутри нее завели мотор. Позади Ады стоял полицейский. Она обернулась, пытаясь поймать его взгляд, выпросить щепотку сочувствия, но он смотрел прямо перед собой, и лицо его ничего не выражало.

— За аргументами, уважаемое жюри, в пользу этого тяжкого оскорбления действием, — обвинитель произносил слова медленно, отчетливо, будто говорил на иностранном языке, который никто не понимал, — нам придется вернуться лет на десять назад, к началу войны.