Английские бунтари

На придворных этот документ, без сомнения, произвел оглушающее впечатление. Потрясенные, они застыли в оцепенении. Да и было от чего - ведь это означало ни много ни мало, а конец их царствования, которое они привыкли считать богоданным на вечные времена. Здесь не место подвергать требования повстанцев сколь-либо тщательному политическому анализу; вполне достаточно заметить, что для простого народа они знаменовали поистине революционные перемены — конец вековой несправедливости и лишений, возможность начать новую жизнь.

Один Ричард, несмотря на юный возраст, уже прошедший хорошую школу царственных манер, ничем не проявил своих чувств. Он молча, не слезая с седла, выслушал Тайлера, коротко ему кивнул, выражая полное согласие со всем сказанным, и заверил, что даст указание немедленно приступить к претворению этой программы в жизнь. Для этой цели он прикажет своим чиновникам подготовить специальные хартии для каждого графства, которые будут иметь силу государственного закона. Король торжественно вручил Тайлеру знамя с королевскими вензелями, тем самым принимая его под свою защиту и давая ему право на свободу действий. Гордый и упоенный достигнутым успехом Тайлер принял знамя, преклонив колено. Затем юный монарх медленно объехал ряды повстанцев, благосклонно принимая знаки почтения, в то время как следовавшие за ним герольды громко возвещали о принятии королем всех требований народа.

Ликованию повстанцев, казалось, не было предела: они смеялись, выкрикивали приветствия, прыгали от радости и обнимались. Наконец-то все они стали свободными людьми! В те минуты ими владело искреннее убеждение в том, что избавленный от злонамеренных советников король, их добросердечный, богом помазанный и посвященный на царствование господин, является главой и вождем своего верного народа.

Однако после встречи Ричард отправился не в Тауэр, а в Королевскую гардеробную — сильно укрепленное здание в центре города у Картер-Лейн, недалеко от собора св. Павла, где хранилась значительная часть его драгоценных одежд и домашней утвари. Оставленный открытым лондонский Тауэр казался брошенным на произвол судьбы, и уже вскоре вооруженные крестьяне там братались и пили вместе с защитниками гарнизона - “терлись друг о друга бородами”, как писали об этом летописцы. Если бы стража Тауэра была намерена защищаться на стенах и у ворот, повстанцам никогда бы не удалось пробиться внутрь.

Именно туда, не теряя времени, Тайлер поскакал во главе небольшого отряда специально отобранных повстанцев. Королевское знамя обеспечило им беспрепятственный вход в ворота замка, и они немедленно приступили к поискам Сэдбери и Хейла. И того и другого нашли молящимися у алтаря в небольшой изящной часовне св. Иоанна, расположенной в центре главной башни замка. Оба они прекрасно понимали свою обреченность, поэтому смело встретили посланцев неминуемой смерти. Готовясь к этому, Сэдбери утром исповедовал Хейла и отпустил ему грехи; сам же он еще раньше получил отпущение грехов от своего исповедника.

“Вот, дети мои, перед вами я, ваш архиепископ, — обратился к повстанцам Сэдбери, — и, если вы причините мне вред, папа отлучит от церкви всю Англию, вы же — навечно утратите свои души”. Несмотря на это, их вывели на Тауэрский холм и подвели к бревну, которому предстояло сыграть роль плахи. Сэдбери помолился, дал прощение своему палачу и стал на колени. Неискушенному в этом деле повстанцу пришлось несколько раз ударить топором, прежде чем голова архиепископа Кентерберийского отделилась от тела. Судьбу Сэдбери разделили Хейл, Джон Эпплдор — духовник короля, и Джон Легге — главный сборщик налогов. В соответствии с обычаями тех времен отрубленные головы были насажены на пики и выставлены для всеобщего обозрения на воротах Лондонского моста. В известном смысле повстанцы даже пощадили “зловредных советников”, избавив их от официальной королевской казни за измену, когда осужденного вешали не до полного удушения, вспарывали живот, в еще живом виде потрошили, а затем расчленяли тело на четыре части и каждую из них выставляли напоказ в четырех различных частях города. В законе эта казнь именовалась “повешение, потрошение и четвертование”.

Тем временем вокруг собора св. Павла и вдоль Чипсайда были расставлены столики на козлах, за которыми 30 королевских чиновников, как и было обещано, деловито выписывали “вольные хартии”для мэноров. Закончив очередной лист, чиновник растапливал на маленькой свечке сургуч, выливал его на пергамент, пришлепывал королевской печатью, и с этого момента лист становился официальным документом.

Некоторые отрывки таких пергаментов сохранились в местных архивах и до наших дней.