Английские корни немецкого фашизма: от британской к австро-баварской «расе господ».

Прагматическая подгонка средств под цель давно стала нормой для англичан, а тем более для создателей Британской империи. В период ее высшего расцвета как буржуазия Англии, так и высшее общество были полны презрения к интеллектуальной жизни и даже испытывали страх перед ней. Еще Ричард Кроссмен (** Кроссмен Ричард Хоувард Стаффорд (1907–1975) — англ. полит. деятель и психолог.) говорил о том, что «интерес к идеям или беспокойство по поводу соблюдения принципов в британской политике считаются недостатками».[578] «Антиинтеллектуализм — почти столь же английское, сколь и викторианское явление», — пишет Уолтер Хотон в своем исследовании, посвященном британскому менталитету в 1830–1870 гг.[579] Философствование и «вообще умозрительные рассуждения в Англии времен творцов империи оказались в немилости. Они были не по вкусу английскому «воспитанному классу». Ведь в других местах — начиная с Франции — политическое теоретизирование привело к революции». Поэтому для «англичан… идеи стали объектом антипатии, а мыслители представлялись злодеями». «Размышления о

130

революции» Бёрка (1790) — еще один контрреволюционный трактат. Радикальный интеллектуал становится чем-то вроде пугала… Одно время слово «философ» расценивалось в Англии как ругательство… обозначавшее атеиста и бунтовщика». «Контрреволюция защищается антиинтеллектуализмом»; «разум и инициатива отдельных мыслителей всегда подпадают под подозрение», — писал М. Батлер.[580] Талантливым людям, обладавшим блестящим умом, давали обидные прозвища: «мозговитый», «высоколобый», отражавшие враждебное отношение «самодовольного, не думающего общества ко всякой странной рыбе, осмеливавшейся потревожить стоячую воду демонстрацией своего ума», — писал автор книги «Эсквайр и его родичи». Об этом говорится и в «Истории английского патриотизма» (1913) (за пятнадцать лет до того, как Геббельс пожаловался, что интеллект «отравил» немецкий народ): «Самое большее, на что способен интеллект, — … создавать хитрых мошенников, каждый <из которых> действует ради достижения своих целей, предавая… остальных». Зато «совершенный патриот воистину близок к совершенному святому…»[581]

Британские воспитатели вождей-патриотов в полной мере отдавали должное подобному «мускулистому благочестию», которое должно было сделать их питомцев неуязвимыми для соблазнов интеллекта. О том, что воспитание имперских вождей не подразумевает формирования ни духа, ни сердца, громогласно заявляли сами панегиристы британских паблик-скул. Они вновь и вновь открыто говорили, что будущие вожди должны быть сверхдисциплинированными. Ведь, в конечном счете, именно этому качеству Англия обязана «приобретением, сохранением и дальнейшим развитием… империи», — так лет за пять до учреждения Адольфом Гитлером «наполас» утверждал директор школы Харроу, Сирил Норвуд (1875–1956).[582] В 1936 году — год мирового успеха Гитлера, которого он добился благодаря проведению Берлинских Олимпийских игр, — в той же Англии все еще бесспорным считалось, что при воспитании будущих британских вождей спорту надо придавать намного больше значения, нежели интеллекту; при этом «никого не беспокоило, что паблик-скул-бойз не станут мыслить самостоятельно — неважно, о политике или о чем-то другом… Для большинства учеников и их наставников наука оставалась чем-то недостойным джентльмена…»[583] И замечание Бернарда Шоу (сделанное им в пьесе «На мели» в 1933 г. — год захвата Гитлером власти) о «широко распространенном в Англии недуге — атрофии мозга»[584] вряд ли могло ослабить волю англосаксонской расы к власти во имя собственного благоденствия. Соответственно и наблюдение пионера вильгельмовско

131

го империализма Карла Петерса о том, что англичанин не читает серьезных книг,[585] в основном оправдывалось следующим образом: для борьбы за «место под солнцем» важны не книги… и тем более не ум. (Ведь Карл Петерс как-то заявил: «По мне приятней… заниматься торговлей свиньями, чем… иметь дело с "Критикой чистого разума"» (Канта); «когда профессор излагает свои взгляды… это… не более чем вой собаки на луну».[586]) Тот факт, что в Англии и поныне считается бестактным говорить о книгах — поскольку собеседник, возможно, не читал их, — не нанес никакого ущерба «изящным английским манерам», а скорее сделал их еще более образцовыми для Германии.