Английский детектив. Лучшее

Сказать, что тетя и племянник не отнеслись к этому серьезно, означало бы грубо исказить истину. На какое-то время мы остолбенели. Первым пришел в себя я.

— Ну-ка, дайте мне этот фрагмент, Дживс… По-моему, тут написано «Эдвард», — сказал я, изучив подпись художника на клочке полотна.

— Ты с ума сошел! — Тетя Талия вырвала у меня из рук обрывок. — Тут ведь написано «Эверард», верно, Дживс?

— Мне тоже так показалось, сударыня.

— Берти, — произнесла тетя Талия голосом, который, как мне кажется, обычно называют сдавленным, и одарила меня таким взглядом, каким, должно быть, в старые времена на лисьей охоте смотрели на собаку, погнавшуюся за кроликом, — если ты сжег не ту картину…

— Я не мог сжечь не ту картину, — твердо ответил я. — Но, чтобы вас успокоить, я готов сходить и проверить.

Голос мой, как я уже сказал, звучал твердо, и, услышав меня, вы бы подумали: «Конечно же, Бертрам не мог ошибиться, раз он так уверен в себе», но, по правде говоря, я отнюдь не был в себе уверен. Я боялся худшего и даже приготовился, вернувшись из столовой, выслушать от тети Далии пространное и эмоциональное описание моих умственных и моральных недостатков.

В ту минуту мне меньше всего хотелось испытать еще одно потрясение, но именно это произошло, когда я достиг столовой. Как только я открыл дверь, кто-то выскочил из-за нее и на полном ходу врезался в меня. Мы вместе попятились в коридор. Включив свет, чтобы не наткнуться на какую-нибудь мебель и не наделать грохота, я смог рассмотреть этого человека и увидеть его в целом, как выражается Дживс.

Это был старший Фозергилл, в домашних тапочках и халате. В правой руке он держал нож, а под ногами у него лежал какой-то сверток, который он выронил при столкновении. Когда я с присущей мне вежливостью поднял его сверток и тот случайно раскрылся, с моих губ слетело:

— Вот черт!

Мое изумленное восклицание прозвучало синхронно с его отчаянным стоном. То, что он страшно побледнел, не могла скрыть даже его борода.

— Мистер Вустер! — пробормотал он, содрогнувшись всем телом. — Слава богу, что вы не Эверард!

Меня это, понятное дело, тоже радовало, но я пока осторожно помалкивал.

— Вы, конечно, — продолжил он, все еще дрожа, — удивлены тем, что я вот так, тайком, забираю свою картину. Но я могу все объяснить.

— Можете?

— Вы не художник…

— Нет, скорее писатель. Однажды я написал статью «Что носят хорошо одетые мужчины» для «Будуара миледи».

— Все же я думаю, что смогу объяснить вам, что для меня означает эта картина. Я писал ее два года. Она для меня как ребенок. Я наблюдал, как она взрослела, и я любил ее. А потом женился Эверард, и я, поддавшись какому-то приступу безумия, подарил ее на свадьбу. Вы не представляете, через какие муки я прошел. Я видел, как он ее ценит. Во время еды он не сводило нее глаз. И я не мог, понимаете, не мог попросить вернуть мне ее. Но без этой картины моя жизнь как будто потеряла смысл.

— И вы решили ее умыкнуть.

— Да! Я сказал себе, что Эверард не станет подозревать меня (потому что у наших соседей недавно украли несколько картин) и подумает, что это работа той же банды. И я не смог устоять против искушения. Мистер Вустер, вы же не предадите меня?

— В каком смысле?

— Не расскажете Эверарду?

— А, понимаю. Нет, конечно же, нет, если вы так хотите. Я должен держать рот на замке?

— Да-да.

— Можете на меня положиться.

— Спасибо, спасибо, мистер Вустер, я знал, что вы не подведете. Что ж, сюда в любую минуту может кто-нибудь войти, поэтому я, пожалуй, пойду к себе. — Он попрощался и убежал по лестнице наверх, только его и видели.

Как только он скрылся, рядом со мной словно из-под земли выросли тетя Талия и Дживс.

— Вы здесь? — удивился я.

— Да, мы здесь. Где тебя носит?

— Я бы управился быстрее, но мне, видите ли, помешали бородатые художники.

— Кто?

— Я разговаривал с Эдвардом Фозергиллом.

— Берти, ты пьян.

— Я не пьян, я ошарашен. Тетя Талия, я должен вам рассказать удивительную историю.

И я рассказал ей удивительную историю.

— Таким образом, — подвел итог я, — мы снова убедились в том, что, какими бы мрачными ни казались обстоятельства, никогда не стоит отчаиваться. Налетели грозовые тучи, небо потемнело, а что мы видим теперь? Солнышко сияет, синяя птица удачи снова поет и машет нам крылом. Мадам Фозергилл хотела ликвидировать «Венеру» — она ликвидирована. Вуаля! — сказал я, на миг превратившись в парижанина.

— А что будет, когда она узнает, что вместе с ней ликвидирована и «Молодая весна»?

Поняв ее мысль, я пожал плечами:

— Да, нехорошо получилось…

— Не видать мне теперь ее романа.

— Вы правы, об этом я не подумал.

Тетушка набрала в грудь побольше воздуха с таким видом, что сразу стало понятно, что она собиралась сказать.

— Берти…

Дживс мягко покашлял. Этот его кашель звучит так, будто овца прочищает горло на каком-нибудь отдаленном склоне.

— Сударыня, позвольте высказать предположение.

— Да, Дживс. Напомнишь мне, — добавила она, повернувшись ко мне, — чтобы я продолжила позже.