Английский раб султана

Ибрагим, чтоб отвести все подозрения, пал на колени и будто забыл, что Лео — всего лишь раб, а не родственник Гиязеддина и наследник всего имения.

Протянув свою саблю в ладонях Торнвиллю, управляющий произнес:

— Моя вина на моей шее. Если считаешь, что я хотел тебя убить, руби ради Аллаха. Только знай, что я невинен.

Лео, тяжело дыша, призадумался: "Может, и правда Ибрагим невинен в том, в чем я его заподозрил? Гибель на турнирах — вещь обыденная. Злая гримаса? Ну а кто рубится с приторной улыбкой? Ярость боя, когда она овладевает, действительно, бывает сложно укротить…"

— Встань. Я верю, что здесь нет злого умысла. Продолжим.

— Теперь только на палках! — изрек турок, решив более не искушать себя: один раз еще можно объяснить случайностью, а второй — уже закономерность.

Ибрагим был хитер и осторожен. Он знал прекрасно, что судьба еще не раз предоставит ему случай убрать франка без каких-либо шероховатостей. Главное, сейчас он быстро и мудро выправил свою ошибку и вышел сухим из воды; а этот тупой гяур даже ничего и не заподозрил!

Поединок продолжился на палках, а днем позже Лео, улем и десяток его слуг с кинжалами, палками и запасами воды и еды поехали на ослах совершить променад по травертинам Памуккале[87], а заодно и лишний раз посетить руины Иераполиса.

Теперь, когда нога Лео была практически в полном порядке, Гиязеддин хотел показать юноше всё интересное, что знал сам. На небе была непривычная в это время облачность, и посему погода была для подобного рода прогулки просто замечательная — нежаркая.

Череда ослов со всадниками не спеша продвигалась вверх по тропе среди белоснежных травертинов. При взгляде на них сверху они казались крохотными озерцами или бассейнами с голубой водой, сбоку — напоминали раковины, по которым струится ослепительный белый каменный водопад, а снизу — гигантские хлопковые коробочки.

Неспешно текли воды, поддерживавшие эту чудесную каменную белизну. Порой прямо из-под копыт выпрыгивали крохотнейшие лягушата. У ручьев расхаживали и в них же плавали не боящиеся людей утки.

Въехали на высоту, определяемую ныне как 1840 метров над уровнем моря, миновали разнообразные гробницы некрополя, в крупнейших из которых, некогда служивших мавзолеями для целых семейств, ныне опасливо скрывались прокаженные — по турецким законам, любой мог их убить.

Естественно, они тоже не питали к большей части рода людского особых симпатий, жили своим сообществом. Гиязеддин не зря взял с собой слуг с палками — мало ли что…

Миновав руины больших бань, выстроенных во втором веке равноапостольным Аверкием — знаменитым сокрушителем дубиной античных статуй, направились мимо поваленных колонн и пещеры с ядовитыми газами, известной в Античности как "дыра Плутона" и засыпанной от греха подальше турками.

Наконец впереди показался театр, в воронке которого путешественники и остановились на привал.

Лео разглядел древнюю греческую надпись, прочел:

— Азии и Европы города превосходящий, радуйся, золотой город Иераполис, владычица нимф…

Можно было лишь догадываться, какие здесь находились произведения искусства, пока этот театр не был обращен в церковь… Лео заметил высеченный крест над входом.

Меж тем Гиязеддин, глядя на развалины, задумчиво произнес:

— Все проходит в этом мире — теперь вот, ящерицы да черепахи ползают, где жили древние румы. Если тут порыть как следует… Но ты видел, в моей библиотеке стоит кое-что, выкопанное отсюда? Еще часть в гареме… Знаешь, я не случайно привел тебя сюда, посмотреть на тщету всего сущего. Сколько поколений было до нас — не сосчитать; и мы уйдем, и сменят нас. Как сказал премудрый Хайям:

Жильцы могил гниют дни, месяцы, года,
Немало их частиц исчезло без следа.
Какой же хмель свалил их с ног и не дает им
Прийти в сознание до Страшного суда?..
Где расцвели тюльпаны, алея и горя,
Там кровь была пролита великого царя;
А где фиалок бархат — как родинки ланит —
Там прах зарыт красавиц, прекрасных, как заря…
Гляжу на землю я — и сном объятых вижу;
Взираю в глубь земли — землею взятых вижу;
В твою, небытие, пустыню взор вперив, —
Тех, кто ушли уже, и незачатых вижу[88].

— Меняются народы, языки, — размышлял вслух Гиязеддин. — Что дальше будет — ведает только Аллах. Но я это к тому, что неразумно упираться и идти против воли Аллаха… Он так решил, Он так сделал. Понимаешь?

— Понимаю.