— Так почему тогда ты упрямо держишься за уходящее? Я о твоей вере. Буду краток. Пожалуй, ты не сможешь меня упрекнуть в том, что я слишком злоупотреблял своим положением, назойливо уговаривая тебя сменить веру. Я ждал, присматривался к тебе, дал тебе время самому подумать, поразмыслить о своем положении. Теперь, полагаю, настала пора решать. Мне кажется, я замечаю в тебе признаки подготовки к побегу. Я ошибаюсь, или так и есть? Отвечай честно. А мы ведь так и не доделали наш планетарий…
Лео смущенно кашлянул:
— Я же говорил, уважаемый Гиязеддин: льва нельзя удержать, если он поправится. Поэтому не сочти за неблагодарность с моей стороны, но… Раз мы об этом заговорили и ты обо всем догадался, спрошу тебя: не отпустишь ли ты меня? У тебя хорошо. Я ни в чем не нуждался… ну почти, скажем так. Многое узнал, многое понял. Но приходит пора расстаться. Ты мудрец и сам прекрасно знаешь, что всему в этом мире приходит конец.
Настала тишина. Улем долго теребил свою бороду, потом заговорил:
— Понятно. Послушай же меня, а там посмотрим. Я стар, немощен, и недалек тот час, когда… — Богослов все говорил, говорил, а Торнвилль никак не мог отделаться от ощущения, что все это он уже слышал от дядюшки Арчи, когда тот уговаривал юношу стать его преемником. Тут, оказывается, было то же самое — но под другим соусом.
Наконец улем перешел к сути:
— …и кому ты тут будешь нужен, неверный необрезанный пес, гяур, кяфир? Это не я тебя так называю, это такое к тебе будет людское отношение. Перейдя в ислам, ты всем заткнешь рты и через женитьбу на Шекер-Мемели станешь моим наследником. Я говорил с ней вчера. Она призналась, что ее тело шипит, как баранье сало на сковороде, от желания быть с тобой. Конечно, она лентяйка и никогда не станет рачительной хозяйкой. Ей бы только лежать, нежиться да кушать пряники. Но к чему ей думать об имении, если об этом может подумать кто-то другой? Сам подберёшь себе достойных слуг, которые помогут тебе, а Ибрагима прогонишь. Главное, ты женишься на красавице. Ты будешь доволен ею, если не станешь возлагать на неё обязанностей, для которых она не создана. Ублажать мужа и рожать детей — вот ее работа. Я выдал тебе большую тайну. Да, льва не удержать, если нет львицы. В Коране сказано: "Добрые женщины — добрым мужчинам. Добрые мужчины — добрым женщинам". Вы — добрые и прекрасно подойдете друг другу.
— Я люблю другую, — сухо произнес Торнвилль, пораженный открывшейся неожиданной и нежеланной перспективой.
— За два с лишним года твоего плена она могла выйти замуж, — прямо возразил улем.
— Я знаю, что вышла. Против воли. И я должен помешать этому.
— Нельзя идти против воли Аллаха — тем более что он возмещает тебе маленькую пташку большим аистом.
— Со всем почтением, но у нас так не принято. Мы берем в жены любимых, если только не сребролюбцы.
— Кто сказал, что Шекер-Мемели нельзя полюбить? Я б и сам с удовольствием взял ее в жены, если бы ислам не запрещал такой брак! — немножко слукавил улем, но не по поводу закона, а по поводу своей женитьбы. — Ну а любовь… Любовь — это прекрасное чувство, но и всеобщая история, и история нашей собственной жизни чему нас учит? Тому, что взаимность редка. Та женщина, о которой ты тоскуешь, любила ли тебя или просто воспользовалась случаем? Как все у вас получилось? Молчишь… То-то же. Я вновь прочту тебе Хайяма:
— Что же до Шекер-Мемели, — сам себя прервал Гиязеддин, — ее нельзя не полюбить. Как сказал другой поэт: