Английский романтизм. Проблемы эстетики

Так же глубоко и объективно отношение Шелли к Кольриджу. Он хорошо знал его поэзию и прозу и был чрезвычайно высокого мнения об одаренности автора. Знаменательно, что именно Кольридж представлялся Шелли единственным возможным переводчиком «Фауста», сильно поразившего его воображение.

В поэме «Питер Белл Третий» насмешка над туманным мышлением Кольриджа сочетается с почтительным описанием «могущественного поэта», который мог бы «превратить ад в рай»[71]. Шелли воспроизводит характерный для него монолог о поэзии: ««Она божество, свет, любовь, дух, подобный вольному ветру… божья роса, сила, что приходит и уходит как сон… отблеск неба на земле, самый яркий луч Истины». И когда он замолкал, отблеск этих слов падал на его лицо»[72].

Отношение Шелли к взглядам Кольриджа, поэтически воссозданным даже в пародии, явно сочувственное. Его измена делу свободы представляется Шелли в ином свете, чем измена Вордсворта — скорее актом отчаяния и безумия, чем расчета. В «Послании к Марии Гисборн» (Letter to Maria Gisborne, 202–208), 1820 он пишет, что Кольридж окружен мраком, ибо чрезмерный блеск собственного ума ослепил его внутренней молнией, и он устало движется в темноте.

Влияние гимна Кольриджа «Восход солнца в долине Шамуни» и «Кубла Хана» прослеживается в «Монблане» Шелли наряду с влиянием Вордсворта. Стихотворению Кольриджа «Мысли дьявола» Шелли откровенно подражает в своей «Прогулке дьявола». Он «непременно думает о Кольридже», когда говорит об английской литературе (ShL, Г, 490, 17.7.1816), нередко цитирует его, высокое ценит даже слабую по общему мнению трагедию «Pacкаяние», возмущается отрицательной рецензией «Edinburgh Review» о «Кристабели» (ShL, II, 102, 1819). Так: же, как к Вордсворту, Шелли относился к Кольриджу с уважением и интересом. В его эволюции Шелли видел трагическое заблуждение и не пересматривал свою оценку его литературного значения.

Из своих современников выше всех Шелли ставил Байрона. Политические позиции обоих поэтов были близки, иногда совпадали даже темы их произведений. Достаточно назвать двух «Прометеев» — стихотворение Байрона и драму Шелли, «Поездку дьявола» Байрона и «Прогулку дьявола» Шелли. Описание Лондона в третьей части «Питера Белла», по моему убеждению, подсказало некоторые строфы X–XI песен «Дон-Жуана»; реминисценции из «Королевы Мэб» появляются в «Каине».

Хотя Шелли был моложе Байрона, он, по мнению критиков, больше повлиял на своего друга, чем тот — на него. Любопытно, что после встреч в Женеве Шелли написал Байрону письмо, в котором, как старший младшему, указывал ему, что сочинения его восхищают необыкновенной талантливостью, но автор их явно способен на большее. Шелли призывает друга пренебречь ранами самолюбия и обратить все помыслы на осуществление своих великих возможностей (ShL, I, 507, 29.9.1816; II, 309, 16.7.1821).

Шелли высоко оценил третью песню «Чайльд-Гарольда», в которой не мог не увидеть и собственное влияние, а еще выше ставил «Каина» и «Дон-Жуана». Первого он называл апокалиптическим и сравнивал с поэмой своего любимца Мильтона; «Дон-Жуана» считал несравненным по разнообразию, хамелеоном, переливающимся всеми красками. Несмотря на вопли газет о непристойности поэмы, Шелли заявлял, что не увидел в ней (в первых пяти песнях) ни одного слова, которое могло бы оскорбить самого строгого моралиста (ShL, II, 323, 8.8.1821). Именно в «Дон-Жуане» Шелли находил наиболее полное выражение нового искусства и духа времени.

Шелли критически относился к характеру своего друга, его гордости, мизантропии и «христианским заблуждениям», но отдавал должное поэтическим его открытиям. Шелли не принял только «Марино Фальеро», видя в нем порождение ложной классицистической теории, к которой относился с последовательной неприязнью. Страстный эллинист Шелли был антиклассицистом (ShL, II, 290, 4.5.1821), а поверхностный в античных штудиях Байрон — классицистом!

Эллинистическую струю Шелли преимущественно оценил и в произведениях Китса. В отличие от большинства читателей его первенца «Эндимиона», он сумел разглядеть талант и воображение в поэме, где все изобличало незрелость ума и мастерства автора. Для «Гипериона» же Шелли находил только восторженные слова и доказывал Пикоку, что нельзя говорить о падении современной поэзии, пока создаются столь совершенные произведения. Трудно понять только, почему Шелли пренебрежительно отозвался об остальных поэмах Китса. Можно только предположить, что «Изабеллу», «Агнесу» и «Ламию» он проглядел бегло, и они показались ему, как и почти всем, странными, а «великие оды» прочесть не успел… Известно только, что он продолжал читать стихи младшего собрата в последние минуты своей жизни, когда его лодку настиг шквал: в кармане мертвого Шелли был найден раскрыты и согнутый пополам томик Китса.