Аня

Да, так вот, впервые поймав себя за присматриванием домика, она рассердилась и решила выбросить глупости из головы, а потом исподволь продолжила запретную игру, совершенно бесперспективную. Денег на покупку даже самого убогого жилья у нее не было, впрочем, как и у мамы.

Что касается одиночества — его было маловато. От него постоянно отщипывали куски. Через день приходила Александра Ивановна, цепким настороженным взглядом подозрительно окидывала углы, сопровождая контролирующие набеги сладкоголосым речитативом: как ты себя чувствуешь, Анечка, не хочешь ли чего-нибудь вкусненького, я вот вареньица крыжовенного принесла, ой, а какой я вчера костюмчик для малышочка купила, все-все, не буду, ты у нас суеверная… А глаза в это время обшаривали комнату, заползали за сервантное стекло, в углы, под кресла.

Аня никак не могла взять в толк: чашки она, что ли, пересчитывает? Или ищет любовника, припрятанного наспех? Она скрывала непрошеную улыбку: с таким-то пузом…

Постоянно звонила мама, по десять раз на дню выспрашивая о самочувствии, но, не успокоенная оптимистическими возгласами, после работы неслась проведывать и каждый раз заводила одно и то же:

— Нельзя в твоем положении одной оставаться, это преступное легкомыслие; все что угодно может случиться; перебирайся к нам, Петя вещи перевезет, я по ночам спокойно спать не могу…

— Мам, ну что может случиться? Телефон под рукой. Надо будет — «скорую» вызову, — отмахивалась Аня.

Она ревниво оберегала свое нежданно-негаданно свалившееся одиночество, но маму, усталую, измотанную, с серым осунувшимся лицом, было жалко. Вместо того чтобы отдыхать после работы, бегает с сумками на другой конец города. Хотя действительно ничего не надо. И в который раз принималась убеждать мать, что все чудесно и незачем беспокоиться.

Прибегала Лариска и тоже принималась причитать, но на иную тему:

— И как это тебя угораздило мужа в загранку отпустить? Смотри доиграешься! Уведут мужика, и ахнуть не успеешь!

Аня брезгливо морщилась:

— Мне не нужен муж на поводке. Я привыкла доверять.

— Доверяй, но проверяй! — похохатывала Лариска и с жадным любопытством выведывала, как они познакомились, да что Леня любит, да какие у него привычки.

Аня отвечала скупо, не умея выворачиваться наизнанку, в подробностях выкладывая детали своей биографии. Казалось, что в пустой болтовне она предает мужа и их непростые отношения, куда посторонним вход воспрещен. Но Лариска все приставала и, доставая с полки альбом, перебирала фотографии, выспрашивала:

— А это вы где?.. А это кто?.. Понятно…

Однажды, перемывая косточки общим знакомым, сказала с ревнивой завистью:

— У Катькиного папаши денег как грязи, вот Катька и воображает. У нее этих шуб — завались. Одна норковая, длинная, с капюшоном, другая из стриженого бобра — я б такую ни за что не надела, еще мутоновая, полированная, с песцовым воротником. И куда ей столько — солить, что ли?

— По-моему, это не совсем прилично — считать чужие шубы и деньги.

— Ага, неприлично! — обиделась Лариска. — Уже и помечтать нельзя. Вот если б на тебя куча бабок свалилась, ты б их на что потратила?

— Купила бы квартиру, — захваченная врасплох, ответила Аня и осеклась.

— Квартиру? — удивилась Лариска и устроила допрос с пристрастием. — А эта тебе что, не годится? Постой-постой, уж не намылилась ли ты от Мельникова сбежать? А ну признавайся: намылилась?

— Глупости!

— Куда там, глупости. Меня не проведешь. Я, между прочим, давно заметила: ты Леньку не любишь. Терпишь только. Ведь не любишь?

— Люблю…

— Странная у тебя любовь какая-то. Думаешь, не видно, что ты как царевна Несмеяна с ним?

— А что такое любовь, по-твоему? — спросила Аня.

— Черт ее знает. Ну, это типа когда все время хочется быть вместе, — задумчиво произнесла Лариса.

— Наверное… А мне кажется, любовь — это когда недостатки кажутся достоинствами…

— Хороши мы с тобой! — неожиданно фыркнула Лариска. — Одна брошенная дурочка, вторая вот-вот родит, о любви размечтались!

И принялась хохотать, маскируя истерическим смехом злые слезы, хлынувшие по щекам. Потом успокоилась, умылась, заново подкрасила потекшие ресницы и засобиралась домой.

После ее ухода Аня послонялась из угла в угол, не зная чем заняться. Полистала книгу — нет, не читалось. Прислушалась к себе. Тревожное томление, вначале почти незаметное, разрасталось и ширилось. Нестерпимо захотелось есть. Она открыла холодильник, пошарила взглядом по полкам. Сыр, кефир, баночки-скляночки, апельсины… Нет! Хотелось молока, сала и черного хлеба. Хотелось сильно, до нетерпеливой дрожи.

Пришлось бежать в магазин, благо он был в соседнем доме, срочно покупать экзотический набор продуктов, абсолютно дикий в своей несочетаемости, особенно потому, что сала она не любила и никогда его не ела. Бегом вернулась домой и, не снимая куртки, стала торопливыми руками, едва удерживающими прыгающий нож, кромсать неровными кусками хлеб и сало; налила в стакан молока и даже застонала от предстоящего удовольствия: сейчас, сейчас набьет полный рот, запьет молоком…