Аня

Звонок. Кого там еще принесло? Рывком отворила дверь. На пороге стояли встревоженные мама и Петя.

— Что? Что? — выдохнула Наташа.

— Ничего! — сердито ответила Аня и разрыдалась.

— Анечка, что с тобой? Я звонила-звонила, ты трубку не брала. А время-то позднее, должна быть дома. Ну все, думаю, началось. И бегом сюда. Почему ты плачешь?

— Есть хочу!

— Есть? — растерянно переспросила Наташа. — Так покушай. Может, приготовить тебе что-нибудь? Или поехали к нам, я борщ сварила.

— Нет! — вскрикнула Аня, испугавшись, что сейчас мама и Петя войдут и съедят ЕЕ хлеб и ЕЕ сало, и такая звериная жадность захлестнула, что она вновь закричала: — Нет! Уходите!

— Уходить? — потерянно спросила Наташа.

— Да! Уходите!

— Ладно-ладно, не волнуйся. Мы пойдем. А ты, если что, «скорую» вызови. Все-все! Мы уже ушли. Ты только не волнуйся. — И плотно притворила за собой и Петром дверь.

— Что это было? — мрачно уточнил Петр, оказавшись на лестничной площадке.

— Что-что! То самое! — почти не владея собой, ответила Наташа. — Короче! Ты как хочешь, а я остаюсь.

— Прямо тут, на лестнице?

— Прямо тут!

И Наташа, подобрав полы светлого плаща, решительно уселась на немытые ступени. Петр вздохнул и молча примостился рядом, обняв жену, стараясь унять нервный озноб, сотрясающий ее плечи.

«Скорая» приехала в два часа ночи.

Глава восемнадцатая Идиллия

Из роддома Аню с девочкой забирали обе мамы и Петр. Медсестра вручила Пете тугой сверток, перепоясанный крест-накрест розовой лентой:

— Держите, папаша, новорожденную. Поздравляю!

— Спасибо, — машинально ответил он и принял сверток на вытянутые руки, держа его на отлете.

— Да не так, папаша, — засмеялась медсестра и скомандовала: — Вот так, руку согните. Так. Головочку сюда. А этой рукой обнимите и придерживайте. Вот и молодцом. Ничего, папаша, научитесь.

— Давай сюда дите, — сердито распорядилась Александра Ивановна и, отобрав младенца, уютно пристроила его на необъятной груди, отогнула кружевной уголок, заглянула внутрь и завела: — Ах какие мы хорошенькие, какие мы пригоженькие, наша девочка красавица, а носик папочкин, а губки папочкины…

Что она там увидела в одутловатых припухлостях, было ведомо ей одной. Ее хватило до самого Наташиного дома, куда решено было забирать Аню с ребенком.

Наташа после ночи, проведенной на лестнице, даже слушать не хотела никаких возражений; купила и поставила в бывшей дочкиной комнате кроватку, а на письменном столе обустроила пеленальный. Аня, пристыженная своим молочно-сальным выбрыком, не сопротивлялась.

И, как показала практика, правильно сделала. Все, что она знала в теории по уходу за новорожденными, мгновенно улетучилось, оставив боязнь сделать что-нибудь не так, повредить неловким движением нежное беспомощное тельце.

— Еще одной медсестрой стало меньше, а бестолковой мамашкой больше, — смущенно призналась она матери.

И Наташа самозабвенно взяла инициативу в свои руки, мгновенно вспомнившие сотни точных движений: ловко искупать девочку в воде правильной температуры; высушить легкими промакивающими касаниями мягкой махровой простынки; промазать складочки — под шейкой, за ушками и далее, спускаясь ниже, вплоть до впадинок под коленочками; обработать пупочную ранку; припудрить нежные места присыпкой; надеть чепчик и две распашонки — тонкую, запахнув ее на спинке, и теплую, скрестив полы на животике. Единственным нововведением оказался памперс, но закрепить его по бокам липучками оказалось сущим пустяком.

— Когда ты родилась, — вспомнила Наташа, — бабушка нашила целую кучу пеленок, да еще и вышила, кружевами отделала. И что? Всей этой красоты до утра не хватило. Пришлось простыни авралом на куски рвать. А я в то время постоянно читала Лоранс Пярну. Как книга-то называлась? А! «Я воспитываю ребенка». Очень мне она нравилась, успокаивала. И вот нашла я там опечатку, еще всем подряд показывала. Там было написано, что для новорожденного следует подготовить то-то и то-то и в числе прочего две пеленки. Две! Это как? Двадцать — понятно, но две? Глупость какая-то. До меня только сейчас дошло, что у них уже тогда памперсы были. Везет же некоторым! Как вспомню эти стирки бесконечные — ужас! А еще мы в те времена думали, что у иностранцев какие-то особенные дети. Помню, туристы бродили, а в рюкзаках за спинами — мелочь пузатая. Я тогда ничего не понимала, думала: как же они там насквозь мокрые путешествуют и не плачут?