Аниматор

Он разорвал пакет и стал было, держа конец в зубах, заматывать левое запястье резиновым жгутом. Но тут же понял, что это неправильно.

Кисть была одним голым нервом, горячим, пульсирующим, орущим о своей беде каждой клеточке тела, – и как ни терпим он был к боли, а все-таки ее было слишком много. Размотал, начал снова – теперь на пару сантиметров выше сустава. Концы шнура стянул узлом. Кровь перестала течь на мокрую, грязную землю. Кровь была нужна для жизни.

Но голова по-прежнему кружилась. Он не знал отчего. Должно быть, все-таки хватанул газа.

Потом вынул из чехла нож и пристроил левую руку на колено.

Ему приходилось пару раз отрезать кисти рук. Чужие, разумеется. Если знаешь устройство сустава, это легко. Сейчас тоже почти не составило труда. Когда кисть упала на землю и блеснула белая перламутровая кость, он все-таки потерял сознание.

Мир выплыл к его глазам все таким же: мокрый снег облеплял землю, жухлую траву, черные ветки; лопались взрывы, стучали автоматные очереди, но уже не так часто и дружно, а как будто с запинками; фонари и прожекторы силились пробиться сквозь снег, сложные завихрения стремительной и нежданной метели клубились над землей, и казалось, что они взлетают все выше, а земля, напротив, падает вниз – все глубже и глубже, куда-то далеко, чуть ли не в преисподнюю.

Он подумал, не забинтовать ли культю, и решил, что это можно сделать и позже. Сунул нож в чехол, в другой – фонарик. Взял автомат.

При попытке встать его бросило на левый бок, и он с хрустом повалился на сухой куст жасмина.

Почему-то совсем не было сил.

Несколько секунд он лежал, глядя в сизое небо и слизывая с губ сладкие снежинки. Кровь. Вот в чем дело – кровь. Да, еще газ. Газ и кровь. Но должны, должны быть силы.

Кое-как сел, достал плитку шоколада, сцарапал обертку. Пальцы тоже немели. Ничего, сейчас. Сейчас будет легче. Укусил, стал жевать.

Еще. Еще.

Шоколад – это сила. Должно полегчать. И тогда он встанет и пойдет.

Надо идти.

Через минуту поднялся. Снова шатнуло. Устоял.

Сгорбившись, сделал несколько шагов. Остановился у дерева, привалился к стволу.

Ствол казался теплым.

И вдруг отчетливо понял, что умирает. Что сейчас умрет – именно сейчас, через минуту.

Он не испытал возмущения. Может быть, потому, что на это тоже не хватало сил.

Подумал вдруг: и что потом?

Он умрет сейчас – и что дальше?

Неужели правда – рай?

Усы дрогнули в усмешке.

Отвалился от ствола и пошел вперед.

Снег постепенно истаивал. Небо светлело.

Уже слышались близкое журчание воды, и ласковый шелест – сладостный шелест листвы под любовными касаниями теплого ветра.

– Мамед! – позвал кто-то нежно. – Постой!

Марьям сидела на скамье под плакучей ивой и манила его к себе. Она была в розовом платье, золотой платок покрывал черные волосы.

– Ты? – удивился он. – Ты жива? Ты же…

Когда он приблизился к ней, Марьям поднялась и вдруг, смеясь, стала зачем-то довольно сильно и резко бить его своими слабыми кулачками – в плечо, в грудь, вот снова в грудь, в ногу, в грудь, в грудь.

Тогда он протянул руку.

– Ну хорошо, пойдем, – вздохнула она, беря его ладонь в свою – узкую и нежную. – Что с тобой делать…

Он рассмеялся от радости.

Небо стало ярким-ярким.

И погасло.

– Не знаю, товарищ капитан, – говорил сержант. – Вроде он и оружие-то не пытался применить, но прет, как на комод. Я говорю: стой!..

– Да ладно тебе, Кузьмин, – сказал капитан. – Что ты ноешь? Все нормально…

Он отшвырнул ногой автомат еще дальше от трупа, потом несколько раз ткнул тело носком ботинка.

– Насвети-ка…

Сержант повел лучом фонаря.

– Сильно ты его подырявил, – заметил капитан. – Будь-будь, как говорится. Готов… Ё-моё, а с рукой-то что?

– Не знаю, товарищ капитан, – ответил сержант. – Похоже, оторвало…

Капитан нажал тангетку рации.

– Товарищ полковник? Кравченко. Тут на нас один вышел… Никак нет… Так точно. Был вооружен… Слушаюсь.

Снег все валил, небо нависало черной подушкой. Одежда мертвеца быстро покрывалась белой коркой.

– Давай, Кузьмин, смотри документы, – сказал капитан и снова несильно пнул тело. – Может, и найдешь что…

Эпилог

Я набрал четырехзначный номер. Диск едва крутился, скрежеща и спотыкаясь.

– Валерий Федорович? – сказал я, когда трубку сняли. – Это Бармин.

– Спускаюсь, – ответил он.

С одной стороны квадратного холла входные двери, с другой – шесть лифтовых дверей. То и дело кто-нибудь входит и, махнув пропуском, шагает к лифтам, кто-то, напротив, покидает лифт и спешит на улицу.

Несколько таких же, как я, переминаются, чего-то дожидаясь.

Валерий Федорович оказался невысоким худощавым человеком в белом халате, из кармашка которого торчала самописка.

– Бармин? – спросил он, внимательно глядя на меня поверх очков.

Я кивнул.

– М-да, – протянул он. – Что-то вы мне не нравитесь, коллега…

Пойдемте-ка.

Мы прошли к лифту и поднялись на четвертый этаж.

Коридор выглядел вполне по-канцелярски.

– Куда мы идем? – спросил я, заподозрив неладное.

– Не волнуйтесь, – ответил Валерий Федорович, пропуская меня в кабинет. – Минута.

Он похрустел ампулами, наполнил шприц. Глянул на просвет.

– Ну? Штаны-то как? Будем снимать?

Укол оказался безболезненным.