Аниськин и снежный человек

Довольный Комаров посмотрел на ручные часы. Здорово! Сегодня он вовремя закончил рабочий день, предусмотренный КЗОТом, сегодня не было необходимости лежать всю ночь в засаде, сегодня можно было выспаться. Практически сразу он нашел собутыльников (или собеседников) Толика, без ломаний и задумываний они подтвердили, что всю ночь, до рассвета, дегустировали с ним местные напитки и проводили беседы о национальной фольклоре. О том, чтобы у Жеки или Толика были напряженные отношения с кем-нибудь из односельчан никто не слышал, все но-пасаранские жены в эту ночь дружно ночевали дома, те мужья, что не ночевали, вернулись без синяков и царапин, к американцам претензий тоже не было.

Если но-пасаранцы и знали что-нибудь, то не торопились дарить свои знания Комарову.

Уже подходя к дому, Комаров увидел знакомый силуэт. Калерия! Наверное, блинчиков фаршированных ему несет. Или пельмений. Костя громко сглотнул. Анна Васильевна готовила вкусно, но немного по-деревенски: слишком жирно, слишком просто. Калерия же сочетала в своем умении лучшие традиции провинциального и столичного поварского искусства. Костя, не признаваясь себе в этом, всегда радовался, когда она, вопреки его ворчанию, подкармливала его, худенького по деревенским меркам участкового.

Он привычно насупил брови, расправил спину и приготовился безуспешно отражать атаку сердобольной старой девы. Но что это? Костя сразу и не заметил возле девушки высокого, крепкого мужчину. То, что это не ее отец, было ясно – Комаров хорошо знал Ивана Федоровича Белокурова. То, что это не больной из ФАПа, тоже не подлежало сомнению. Мужчина не хромал, не приволакивал ногу, не был перевязан. Пока Комаров соображал, кто же все-таки тип, сопровождающий Калерию, парочка поравнялась с ним.

– Добрый вечер, Константин Дмитриевич, – мягко улыбнулась Калерия.

И все! Она просто прошла мимо со своим кавалером, как будто Костя был простым участковым, а не тем Комаровым, за которым она так открыто и смело ухаживала!

Неприятный холодок пронзил Комарова с головы до пят. Нет, это была не ревность – Калерия так и не смогла зажечь в сердце нового участкового огонь страсти. Примерно такое же чувство посещало его, когда ему казалось, что мама больше любит Кирилла, а не его. Или когда дворовый щенок первым подбегал к соседской девчонке. Особенно неприятно было то, что при близком рассмотрении Комаров узнал в мужчине одного из американцев. Американец был немолод, седоват, но мускулист и подтянут. И неплохо говорил по-русски. Но даже не это больше всего возмутило Костю. Самое неприятное было в том, что американец смотрел на Калерию так, как не смотрел на нее ни один из вздыхающих по ней но-пасаранцев. Столько неприкрытого восхищения, нежности, уверенности было в этом взгляде, что настроение Комарова непоправимо испортилось.

– Вот и верь после этого людям, – буркнул он себе под нос, – только недавно ее мамаша чуть не сжила меня со свету за то, что я не влюбился в ее несравненную доченьку, а доченька уже нашла себе новую жертву. Не буду больше есть ее пельмени!

* * *

В это утро с Прапором, петухом Комарова, случился конфуз. Первый сигнал он подал как положено, в нужной тональности и на приличной громкости. Второй прокричал тоже неплохо – только последнюю ноту немного смазал. А вот третий… В самом начале музыкальной фразы он закашлялся, судорожно забил крыльями и смолк. Озадаченный Прапор немного помолчал, покрутил своими рыжими глазами по сторонам, потом опять приподнялся на носочки, захлопал крыльями и приоткрыл клюв. Вместо звонкого пения из горла его вырвался звук, больше похожий на шипение пустого водопроводного крана, чем на голос живого существа.

Прапор даже присел от столь явного конфуза. Ценность петуха по деревенским меркам оценивалась не столько внешним видом, сколько умением управляться с гаремом и звонкостью голоса. Осипшему петуху предоставлялся весьма скромный выбор – кастрюля с воскресной лапшой если он старый и чугунная сковорода, если молодой.

Прапор, несмотря на имя, был вполне сообразительным петухом. Он понял, что на время необходимо скрыться, вместе со своим позором и, скромно понурив свою медно-кобальтовую голову, шмыгнул в конуру Мухтара. Курятника-то у него не было…

Неприятности, связанные с болезнью связок Прапора, не заставили себя долго ждать. Комаров проспал. Разбудил его Печной.

– Вставай, тудыть твою, жулики землю русскую топчуть, а он спит херновимным сном.

– Каким сном? – не понял спросонья Костя.

– Ангельским! Некоторые продвинутые ангелов хернавимами кличут.

– Херувимами?

– А я как сказал? И не путай меня! Не в названии суть! Вставай!

И дед сдернул с Комарова одеяло. Костик, как ошпаренный, вскочил с кровати.

– Дед, ну дай поспать, а? Мне же работать с утра!

– Дык, а я чего от тебя требоваю?

– А сколько времени?

– Третьи петухи уже кур топчуть.

Костя окончательно проснулся. Печной, сделав свое дело, вскарабкался на печь и вовремя – Анна Васильевна принесла завтрак.

– Анн Васильн, – торопливо глотая, спросил он, – юноша Прапора не слышали? Пел он сегодня?