Анюта — печаль моя

Мотоциклов не было видно, зато подъехала немецкая крытая машина, и на соседнем дворе рассыпалось человек десять немцев. Они торопливо сматывали провода и возились возле машины. Значит, они еще здесь, подумала Анюта, значит, сегодня едва ли попадем домой. Крестная сказала:

— Что-то не видать вашего Августа с его патрулем, нету больше немцев в Дубровке, погнали их дальше.

Немцы с проводами как будто не глядели в их сторону, и дубровцы тоже старательно не замечали их. Только дед засеменил на двор к соседям, наверное, хотел узнать что-нибудь новенькое. Это были местные немцы, которые тут полтора года стояли по хатам. Не успел дед и пяти минут поговорить со стариком-соседом, как бабка грозно окликнула его с крыльца.

— Чтоб сидел дома и никуда не трогался! — приказала она.

Дед безропотно подчинился, присел на ступеньку крыльца и закурил папиросу.

— Что, хороши немецкие папироски, как ты теперь будешь обходиться без курева? — покосился на него Домнин батька.

— Не, наша махорка лучше, крепче, — добродушно отвечал дед, совсем не заметив ехидства в дядькином вопросе, — А обходиться без курева я привык, на огороде сам табачок сажаю, а когда совсем ничего нет, смолю для видимости соломку.

Насте очень понравилось это «для видимости», или лучше — для самообмана. Вот бы всех мужиков перевести «на видимость» в куреве, а особенно в пьянке, помечтала Настя. И тут за деда вступилась бабка. Она из сенцев слышала разговор про курево, и этот разговор ей очень не понравился. Бабка хоть и тиранила деда, но в обиду не давала. Она вышла на крыльцо, и с крыльца, как с трибуны, грозно отчитала Домниного батьку:

— Мой дед никогда не попрошайничает, и папиросы они ему не за спасибо давали, они у нас пока жили столько картошки, яиц поели, молока попили, поросенка зарезали, теленка зарезали…

И бабка долго еще перечисляла, сколько всего у них подъели постояльцы. А Домнин батька угрюмо уставился себе под ноги и, наверное, жалел, что брякнул, не подумавши. Анюта видела, что глаза у Дони весело поблескивают, и ей тоже стало смешно: так тебе и надо, бармалей, не обижай деда.

Бабка сказала свое слово и ушла в сенцы. На соседнем дворе все расхаживали немцы. Анюта от нечего делать украдкой на них поглядывала. Их мундиры и лица были густо припорошены седой пылью. Как проклинали немцы их деревенские дороги! Летом ноги по щиколотки тонули в горячей пыли, приятно было брести по такой дороге, но ехать все равно, что в густом тумане. А эти немцы видно немало поколесили за последние дни по большакам и проселкам. А может быть, не пыль виновата, не пылью были занавешаны их лица, а угрюмой усталостью. Анюта вспомнила наших солдат, которые брели в отступление два года назад. Все солдаты на войне похожи, особенно когда они отступают по пыльным калужским дорогам. Такое открытие сделала Анюта.

Ходики показывали начало восьмого утра, когда на дороге показались три точки.

— Едут, едут! — закричал Витька и выскочил за калитку.

Но мать быстро загнала его обратно. Стали поджидать, на всякий случай укрывшись за сараем. Немцы на мотоциклах были все такими одинаковыми, без лиц, не сразу Анюта отыскала глазами Августа, в каске он был самым обычным немцем, совсем не похожим на светловолосого, сероглазого Августа. Мотоциклы промчались мимо, даже не притормозили, и Август помахал им рукой.

— Пришли? — выдохнула Анюта, но голоса своего не услышала, голос прервался, в горле пересохло. Зато Витька громко заорал — ура! И мать вдруг на глазах у них выпрямилась, как будто два года ходила ссутулившись. Выпрямилась и медленно, торжественно перекрестилась. И Настя с Домной перекрестились. Анютины пальцы сами собой сложились в щепотку и коснулись лба…

Крестная с матерью сразу поспешили в хату, а они с Доней еще минутку постояли у калитки, посмотрели вслед Августу. На этот раз они свернули направо, а не налево, как вчера, другой у них нынче был маршрут. Вот и последний мотоцикл нырнул с холма, пыльный хвост улегся на картофельное поле. И нет больше Августа. Они с Доней молча вернулись в хату, так и не взглянув друг на дружку.

Мать стояла на коленях и горячо молилась на божницу. А крестная как-то просто и буднично говорила хозяевам, как будто только что принесла с базара новость:

— Дед, наши уже в Дубровке, еще день-два и будут тут.

— А вы откуда знаете? — удивился дед.

— А вот, сорока на хвосте и принесла, — хвасталась довольная Настя.

Анюта сидела на лавке в полной растерянности, не зная, куда себя девать. Настало безвременье: наши уже пришли, но немцы не совсем еще ушли, нельзя было тотчас вскочить и ехать домой. А нетерпение с каждой минутой обуревало, казалось, сердце выпрыгнет, так хотелось в Дубровку. Кроме нетерпение, все испытывали удивительную легкость, как будто стопудовый тулуп с плеч сбросили и стало вольно дышать. Это потому, что перестали бояться, догадалась Домна. И верно, я больше не боюсь, решила Анюта, даже если начнут стрелять рядом с хатой и зарево полыхнет, я не испугаюсь. Словно голос ей шепнул: наши пришли, теперь можно не бояться. Все — отбоялись!