Анюта — печаль моя

Над краем окопа зависла голова в каске, ястребиные яркие глаза вмиг охватили их всех. Взмахнув полой широкого плаща, как крылом, в окоп прыгнул молодой солдат. Все так и отхлынули от него в сторону. А чего испугались, пуганые вороны? Ведь ясно, что солдатик свой, по-русски говорит, но больно необычный у него был плащ — зеленый, маскировочный, в светлых разводах, похожих на яблоки. Анюту тут же окрестила солдатика «яблочным».

— Ты кто, сынок? — спросила бабка Поля.

— Ну, как ты думаешь, мамаш, кто я такой? — отряхиваясь, отвечал солдатик.

Баба Поля зажмурила глаза, протянула руки и пошла к нему навстречу, как слепая. И тут же они все облепили солдатика, сразу несколько пар рук обнимали его, Домнин батька тыкался лбом ему в плечо. Это был первый наш, с которым они столкнулись через два года. И где? В этой яме, он словно на головы им свалился, прямо с неба. Разве так представляла Анюта эту встречу! И наши виделись ей другими, такими, как ее отец, серьезными и почтенными, а этот солдатик был совсем молоденький, прямо мальчишка. Он и не скрывал, как приятно ему такое внимание, и женские слезы, и объятия.

Никто не заметил, как появились еще два солдата и склонились над окопом. Они были постарше, усталые и грязные.

— Так и знал, что Костик уже здесь и в объятиях женщин, — сказал один из них.

— У него нюх, как у борзой: всегда обойдет немцев сторонкой и выведет на деревню, к печке, корове и симпатичной хозяйке, за ним смело топай.

Бабка Поля и к этим солдатам простерла из окопа руки и запричитала:

— А милые мои детушки, как же мы вас долго дожидалися, и как же вы долго не шли!

Но эти двое были совсем не похожи на Костика. С их появлением словно закончилась торжественная часть, все стало просто, буднично и даже смешно. Они бережно вознесли из ямы бабку Полю:

— Ничего, ничего, бабуль, что долго, зато вы нас дождались, и мы уже никуда больше не уйдем, дайте-ка нам лучше попить, мы уже второй день не пивши — не евши…

Женщины так и ринулись наверх, опомнились, наконец: ой, сейчас-сейчас, мы вам молочка парного, и картошки у нас сварены, мы только собрались позавтракать, а тут как застреляли… а больше не будут стрелять, а чего вас так мало, ребята?

— Мы разведчики, всегда впереди, за нами скоро подойдут остальные, — с важностью объяснил Костик.

Анюту подхватили две сильные руки, и она вылетела из окопа, как былинка. Они толпой зашагали к дому по картофельным бороздам, спотыкаясь и поддерживая друг друга. На заднем крыльце стояла хозяйка и с любопытством вглядывалась, кого это они ведут с огорода. Они с дедом и на этот раз не побежали с ними прятаться в окоп, боялись бросить хату.

— Если хату разбомбят, то нехай и нас вместе с ней, — говорила бабка.

И дед считал сиденье по окопам баловством, ругался, что весь огород разрыли. Дед тоже приоткрыл дверь, выглянул на заднее крыльцо и тут же исчез.

— Парное молоко — это хорошо, мы о глотке воды мечтали, я брезгливый, не могу пить из реки, — жаловался бабам пожилой дяденька-разведчик. — Прошли три деревни, все хаты горят, ни души, одни собаки, колодцы завалены, знают гады, что делать.

— А какие деревни горят? — забеспокоились женщины.

Значит, правду говорили, что немцам такой приказ дан — жечь все деревни до последней хату и отравлять колодцы. Анюта боялась взглянуть на мамку, а бабка Поля тут же заохала и запричитала. Только одна Доня вдруг вспомнила и крикнула бабке:

— Баб, где немцы, фургон стоит?

— Тока-тока умоталися, сама видела, — доложила бабка.

И Доня вздохнула с облегчением: чуть-чуть вы разминулись с нашими соседями, вот была бы встреча.

— Эх, жаль, не захватили! — зловеще блеснул глазами Костик.

Товарищи насмешливо на него покосились. И слава Богу, что вовремя убрались эти немцы, не довелось с ними столкнуться, — сказали две пары глаз, — а то началась бы стрельба, посыпались стекла, запылали соломенные крыши. Только горе и ужас людям, и несколько трупов. Ну, убили бы на этом маленьком хуторе еще нескольких немцев, и кого-то из них тоже, наверное, убили бы. Если бы война на этом закончилась, так ведь нет: война жрет и жрет людей, и конца ей не видно. А у них появился шанс прожить лишний день, другой, дальше не стоит загадывать. И сядут они сейчас в хате, выпьют парного молока, поговорят с женщинами о хозяйстве, а может быть, соснут часок, пока начальство не подъедет. Ох, нет тяжелее работы, чем война!

Так говорил пожилой дяденька, которого звали Петрович, матери и Насте, пока они выводили коров из хлева и собирались доить. Этот дяденька очень любил поговорить, пожаловаться на свою жизнь. А жаловаться лучше всего женщинам, только они поймут и пожалеют. Домнин батька достал из колодца свежей воды, Домна порылась в узлах на подводе и принесла чистые полотенца, не пожалела совсем новые, вышиваные. И сама поливала из ковшика.

Костик жадно пил ледяную колодезную воду, Петрович у забора громко плескался и фыркал, женщины доили коров, и крестная уже ласково покрикивала на пожилого дяденьку: