Анюта — печаль моя

Они садились за стол, разговаривали, смотрели, как дядя Сережа ест. А Настя места себе не находила — то заерзает на лежанке, то хлопнет дверьми, все равно никто на нее внимания не обращает. Так тебе и надо! Но недолго продолжалась между ними эта остуда. Как-то днем заглянула Анюта на стройку: почему так тихо, никто не стучит молотком, не грохочет досками? Полы уже заканчивали настилать. И на этом недостеленном полу лежал не крестный, а какое-то распластанное, безжизненное тело. А Настя металась рядом, подкладывая ему под голову платок, пыталась напоить из кружки. Позвали фельдшерку из Мокрого, но чем могла помочь фельдшерка? Дядя Сережа полгода лежал в госпитале в Москве, две операции пережил, и то не вылечили. Права была Настя — никак нельзя ему курить, только она хотела руганью его отучить, а кума с Анютой взяли уговорами. Крестный собрался с силами — и бросил.

В августе вставили первую раму. Анюта подмела стружку, распахнула окно и долго смотрела на улицу. На той стороне за лето выросли еще две хатки, соседи потихоньку выкарабкивались из земли. Деды закурили, а крестный, покусывая соломинку, хмуро глядел куда-то за речку. А то лучинку отщипывал и грыз. Говорил, помогает, когда очень хочется курить. Анюта подозвала его к окошку и протянула старую газету. Крестный, отвлекшись от табачных дум, с интересом стал читать. На одном чистом краю Анюта аккуратно записала семь имен — только семь дубровцев вернулись с войны живыми. На другом чистом краю еще девять фамилий — это прилеповцы и голодаевцы. Самая широкая белая полоса внизу была густо исписана именами и прозвищами дубровцев, ушедших на войну. Анюта считала и со счету сбилась, выходило больше девяноста человек. А из соседних деревень она еще только собиралась считать. И хотела спросить у крестного, куда подевалось столько народу? Он ведь там был и знает.

— Подойдут еще, — буркнул крестный, положив газету на подоконник, — война только кончилась, должны подойти.

Анюта как будто впервые увидела крестного после долгой разлуки: совсем старый стал дядя Сережа: волосы седые, спина сгорбленная. Она помнила его молодым, крепким, темноволосым. Таким он и оставался для нее до сегодняшнего дня и вдруг в один миг постарел. Крестный побрел по двору, перекусил и отшвырнул лучинку. Анюте показалось, что ему не хотелось отвечать на ее вопрос, ну она и не стала его теребить. Не то, что Витька, тот замучил вопросами: дядь, когда же придет наш батя, почему его все нет и нет? И каждый раз крестный уговаривал его подождать.

Так хотелось Анюте услышать от крестного что-нибудь бодрое и убедительное! И перестали бы ее мучить дурные мысли. То вдруг вспомнятся ей ямы деда Хромыленка, она сразу притихнет, опустится на табуретку, и жизнь в ней надолго замрет, и сердце остановится. Как-то Настя вошла и удивилась: что это с крестницей, сидит, как замороженная, глаза торчком, не чует, чего ей говорят.

— Сбегай-ка с девками в лес, подпитайся чуток, — гнала ее Настя, — малины, говорят, много, сморчков мне набери, не забудь.

Каждый день они стайками ходили в лес — девчонки, малышня, старушки приплетались. Лес еще с мая стал подкармливать и первой зеленью, и первыми грибами. Из сморчков Настя варила вкусную похлебку, и на жаренку они были хороши. Ну и что ж, что с виду неказисты и похожи на поганки, защищала Настя сморчки, зато какие смачные, вкуснее рыжиков. Недавно отошла черемша, черемшу таскали из леса мешками, соскучились по траве. Настя кромсала ее прямо на сковородку, заливала молоком и тушила. Это блюдо можно было хлебать и так, и с картофельной лепешкой, когда хлеба не было.

Анюта в лес ходила не только за делом, приносила ягод и грибов — и букеты полевых цветов. Настя фыркала: отдай это сено Суббоньке, зачем ты его в горлач сунула да на стол поставила? Но в тот день, когда снова стали мучить ее черные мысли, Анюта бродила в лесу как чужая. Наткнулась на знакомую полянку и не узнала, прошла мимо пня, усеянного сморчками, и не заметила. Сморчки так на нее и уставились — Анютка, вот же мы! Но Анюте не до них.

Не лежит мой папка в этой яме, не хочу, не хочу, кричал в ней голос! Она и головой мотала и зубы стискивала, чтобы не думать. Не получалось. И только когда споткнулась о кочку, растянулась на траве и больно приложилась коленом о старую корягу — стало легче. Слезы текли у нее по щекам, не хотелось подниматься, так бы и лежала весь день. Настя говорила, нет ничего страшней зубной боли, уж она-то помаялась с зубами. Но теперь Анюта знала — есть и страшней. Что зубы! Мамка их столько повытаскивала у нее и у Витьки. Обвяжет ниточкой, дернет — и готово! Полоснет жгучая, но коротенькая боль и памяти после себя не оставит. И вот уже бежит Витьке к печке и просит: мышка-мышка, возьми старый зуб, принеси мне новый! И Анютиных зубов много валялось за печкой в старом доме.