Анюта — печаль моя

Танюшка подняла ее, зареванную, с ободранной коленкой, отряхнула: подумаешь, беда, растянулась на ровном месте, пора домой, скоро сумерки. Танька, как старая бабка, смертельно боялась оставаться в лесу вечером: будто бы вся нечистая сила выползает из нор, и Лесовой обязательно заведет, так что не выберешься. А на самом деле, есть ли что-нибудь замечательнее летнего вечера в лесу! Сначала он розовый, веселый, с дурманящими запахами трав, немного погодя становится сиреневым, грустным и загадочным…

Анюта плелась в самом хвосте с пустой корзиной. Впереди ходко бежали девчонки, весело заливалась смехом Зинка. Год назад они получили похоронку на отца. Значит, все забывается, и ее горе тоже пройдет? Но Анюта не могла представить будущую жизнь без отца и Ваньки.

А крестный все-таки припрятал ее газету. Когда сделал новый стол с выдвижным ящиком, газета долго хранилась в этом ящике вместе с квитанциями об уплате налогов и письмами от детей. Когда вернулись с войны еще два солдата из Дубровки, крестный сам их вписал. Народ подходил понемногу — из госпиталей, из плена, но случалось такое все реже, и каждый такой случай становился событием. Несколько молодых парней решили остаться в армии или устроились по городам. Крестный подумал — и тоже включил их в список, хотя и побурчал, что они отрезанные ломти. Показал газету Анюте. Анюта равнодушно глянула и отвернулась.

Не только они с крестным подводили итоги, все деревни их подводили. Как-то в сентябре, возвращаясь из школы, Анюта решила заглянуть к новоселам. Они уже две недели как вселились в новую хатку и потихоньку обустраивались. Крестный сколотил два стола и шкафчик для посуды. Грозился сделать настоящий комод, но пока обходились старыми сундуками. Казалось бы, найдется ли в Дубровке, Прилепах и Голодаевке кто-нибудь счастливей Насти Вардепы? Мужик пришел с войны и хату новую поставил. Сын Вася тоже остался цел, нашел себе на войне новую женку и поехал к ней, а не к старой жене. Крестная его ругала ругательски, но в душе радовалась, что еще увидит не раз своего непутевого. И дочка хорошо определилась на стороне. Две-три такие везучие семьи всего и наберется в округе.

Анюта переступила порог — и остолбенела! Ее счастливица крестная рыдала над миской со щами. Видно пришла с дойки, собралась пообедать, и вдруг разобиделась, горько ей стало — и расплакалась. С недавних пор за все вместе, за крестного, Васю и новый дом, некоторые бабы возненавидели Настю. В каждой деревне найдутся две-три такие — злые и завистные. Они, как дрожжи, и нету для них большей радости, как взбаламутить других баб, рассорить, поскандалить. А взбаламутить баб нетрудно. В самом деле, многим обидно: кто-то дождался мужа, сына, строится, а ты век живи в землянке, ломай голову, чем детей накормить. Не только Настю невзлюбили, но и Полю Хоропольку и Дуню Бурилиху, у которых вернулись мужики.

Уж Настя старалась быть незаметней: прибежит на ферму, поскорей покормит своих быков, и по стеночке, тихонечко — домой. Но не тут-то было. Все равно слышится за спиной злой шепоток, а кто и громко поропщет, чтобы она услышала: ну есть ли где правда, бабы, и за что одним счастье, другим — одно горе мыкать, ни за что, ни про что, вон у Кати Зинуткиной — и мужик, и двое сынов, и три брата, и племянники — все там поотсталися, хоть бы один воротился, Анюшечка Купренкова с четырьмя детьми в землянке бедует, когда она оттуда вылезет, кто ей подмогнет, а для этой барыни уже хоромы готовы. Сама Анюшечка Купренкова не только ни разу не позавидовала или не укорила Настю, но пробовала образумить этих баб:

— Ну глумные вы, бабы, ну завистные, ти виновата Настя, что я бедую с детьми в землянке, или она мужика моего себе забрала?

И Катя Зинуткина не сказала Насте плохого слова, но почему-то при встрече с ней Настя опускала глаза. Раньше на ферме только и слышен был ее голосище, то она расхохочется, то раскричится, остальные только ей вторили. А теперь стала Настя не чутна-не видна, боялась рот раскрыть. Все ей казалось, ее обидчицы только и поджидают, чтобы зацепить.

— Жизни нету, — жаловалась она Анюте, — все в глаза выскажут — и самогонщица ты, и воровка, и сплетница, и тебе не Бог, а сатана помогает — всего наслушалась.

— И ты терпишь! — удивленно воскликнула Анюта.

Крестная не ответила, только поглядела на нее жалобно, словно спросила, неужели ты не понимаешь? Кто бы раньше посмел зацепить Настю Вардепу? И языка ее побаивались, а пуще того — горла. Как затрубит, бывало, Настена на обидчицу, так долго потом в ушах гул стоит. А теперь она молча терпела обиды и выплакивала их дома, роняя соленые слезы в щи. Бедной Насте было стыдно за свою удачливость, а ругань она прощала, чего не скажешь в сердцах.

Тут она и покаялась Анюте, как тяжко было ей жить в последнее время под одной крышей с кумой, как рвалась она поскорее переехать в свою хату. Иногда ей казалось, что кума и глядеть-то на нее не может, так она ей стала противна.

— Неправда, это все твоя мнительность, крестная, — обиделась Анюта. — Наша мама не такая.