Анюта — печаль моя

У них, младших, никогда не было ничего своего. В сундуке ждали и не дождались Ванькины рубашки и штаны. Теперь станут поджидать Дониных ребят. Анюта надолго задумалась над раскрытым сундуком и выбрала почему-то не самую новую Ванькину рубашку с маленьким чернильным пятном на рукаве. Старший брат вспоминался ей именно в этой рубашке.

Обрядили Витьку и положили на стол под образами. Всю ночь просидели Анюта с матерью в изголовье. На лавке тихо гомонили бессонные старушки, на лежанке вздыхала и сдавленно голосила крестная. «Богомоленная» бабка Дарья из Козловки до утра читала Псалтырь. Ее забыли позвать, но она все равно пришла, зажгла свечку, раскрыла свою толстую таинственную книгу и начала «отчитывать». Не раз приходилось Анюте слушать бабкино бормотание. Как ни вслушивалась она, но ловила только отдельные слова. А тут вдруг, помимо воли, стали доходить до нее целые фразы: про райские селения, где обитают ушедшие Туда. Там нет ни печалей, ни воздыханий и жизнь бесконечная. Нелегко поверить в такую жизнь, ведь все хорошее быстро кончается.

Мигала свеча, колебались плавные тени на потолке, монотонно читала старушка. И тогда в полудреме приоткрылся Анюте краешек этой жизни, не видной с земли. Ей не пригрезились райские селения, она и не могла представить ничего, кроме Дубровки, Прилеп и Мокрого. Но вдруг ясно увиделся их старый, большой дом с распахнутыми в майский вечер окнами. За столом сидели бабуля с Витькой, Поля Жвычка, которая померла прошлой зимой, и кто-то из родни, кого Анюта позабыла и совсем не знала. С тех пор она уже не сомневалась, что бесконечная, без печалей жизнь существует и не боялась смерти.

Утром «божественная» старушка с Псалтирью ушла, вернулись с дойки бабы, и разговоры пошли обыденные, земные. О том, что за эту неделю у них по деревням умерли пятеро детей, да трое в Мокром. Тиф снова навалился. Стали вспоминать, какой был страшный тиф в первую мировую и в революцию, сколько людей мерло, эта напасть словно следом за войнами ходит.

— Тиф еще бывает от тоски, — с таинственным видом поведала Настя. — Витька у нас дюже затосковал — подай ему батьку и все тут!

— Ай, не чепуши ты, Настя, от тоски еще никто не помирал, — вздохнула Домна.

Днем вдруг заявилась долгожданная фельдшерка. На нее только покосились, а она с порога раскомандовалась:

— Вы к нему не подсаживайтесь так близко, это же тиф, и хороните побыстрее, долго не держите.

Тут Настя как вскинулась на нее:

— Тиф говоришь, а неделю назад определила простуду, прописала малину и горячую печку. Сучка бесстыжая, даже не пришла, когда ее ждали, а теперь указывает, как хоронить. А ну, пошла вон из хаты, а то я тебя щас…

Настя схватила первое, что под руку попалось, крышку от чугуна. Фельдшерка отступила к двери, а старушки ухватили Настю за подол.

— Малый наш на твоей совести, по ночам будет к тебе ходить! — грохотала Настя.

— Я вам этого так не оставлю, я на работе, — испуганно лепетала фельдшерка, но вдруг губы ее плаксиво сморщились. — На мне десять деревень, я дома не бываю, целый день на ногах.

— Что толку в твоей ходьбе, люди мрут и мрут, что ни день, то покойник…

— Я не врач, а всего лишь фельдшер, это они нынче спохватились — нагнали врачей из района, машины послали по деревням, а неделю назад я была одна, как пенек, и лекарств никаких, только ругань и оскорбления…

Старушки, уже отворотившись от Насти, сочувственно кивали ей в ответ. Фельдшерка заплакала и кинулась вон из хаты, пробежала под окнами, закрыв лицо руками. Ну, чего ты развоевалась, корили старушки Настю. Вспомнили, что у фельдшерки в войну умерла девочка: она вон своего дитенка не спасла, когда есть на пункте лекарства — дает, в больницу направление выпишет — и то хорошо. Погоревали, что нет больше больницы в Мокром, перевели на станцию и сделали станцию районом. Начальству виднее, но народ сильно страдает без больницы.

Настя в который раз поцеловала Витьку и горько заплакала. Глядя на нее, трудно было поверить, что совсем недавно она кричала и ругалась, и чуть не прибила фельдшерицу крышкой. Такое с ней часто случалось — вскипит, выплеснет злость — и тут же зальется слезами. Когда подъехал фургон с красным крестом, Настя сама помогала санитарам в грязных халатах таскать витькину одежонку и матрас. Долго потом она выспрашивала крестницу, что эти мужики делали в хате, так и не смогла запомнить это слово.

Как и говорила фельдшерка, поехали машины по деревням. Сначала увозили больных в район. Потом стало так много тифозных, что открыли госпиталь в старой мокровской больнице. А летом, в самый разгар эпидемии, поставили в Мокром три большие армейские палатки. И все три были битком набиты народом. В Дубровке умерло тридцать человек, в Мокром больше полусотни. А в дальних деревеньках, куда врачи не сразу добрались, людей как косой косило.