Анюта — печаль моя

Крестный только обиженно вздохнет: ну ты раскатала губу, на твои планы надо две бочки гнать — не перегнать. Тут Анюта обязательно напомнит, что если бы не дядь Сережина ржица, не было бы хорошей самогонки, а довольствовалась бы Настя мутной сивухой. На это Настя раскричится, разобидится, так что за вечер они, бывает, несколько раз поругаются, а потом и посмеются. За работой время проходило весело, незаметно. А вот базарные дни Анюта не любила. Еще с вечера начинало ее лихорадить от страха. Анюшечка Купренкова засветло барабанила в окно, боялась, как бы ее не забыли. Босиком бежали ей открывать. Анюшечка самогонку не гнала, да и с чего ей было гнать? К базару она со своими девками всю ночь пекла картофельные лындики. На вокзале эти лепешки хорошо шли по рублю за штуку. И молоко в бутылках, и отварную картошку хорошо раскупали на перроне проезжающие. Потом подходила Рокочиха с ворохом лаптей и лыковых калош. У Рокочихи дед и дочки хорошо плели лапти, а потом приладились к буркам делать калоши из лыка и продавать по три рубля за пару.

Пока собирались остальные торговщики, Анюшечка угощала их своими лындиками. Удачные у нее получались лепешки — высокие, рыхлые. Два стакана муки подсыпала, хвалилась Анюшечка. Наконец, все присаживались на дорожку, подхватывали свои узлы, корзины, короба и отправлялись в темноту, в дальнюю дорогу. Шли и всю дорогу Бога просили, чтоб все продать и поскорей вернуться, чтоб не случилось облавы на базаре или еще какой беды. Анюта с крестным провожали их до последней хаты и долго глядели вслед. А навьючились — выше головы! Особенно крестная: за ворохом корзин, двумя коробами с бутылками и Насти не видать.

Но вот затихали голоса и шаги на дороге, и они с крестным брели на ферму. Работы у них было много, на целый день, надо же подоить не только мамкиных, но и Настиных коров. И весь день Анюта молилась за них, как бабка учила, «Да воскреснет Бог», Богородицу, «Живые в помощи». И думала, где они сейчас? Вот прошли лес, зашагали заснеженным полем, приближаются к станции. Базары Анюта не любила, но многое бы отдала сейчас, чтобы услышать паровозный гудок. Чтобы от его чудного, утробного голоса сердце ошалело и начало ухать в такт колесам — ух, ух!

И несколько раз ей повезло, когда Карп давал лошадь, ее брали с собой на станцию. Настя так рассудила: на базаре продавать самогонку невыгодно, дешево, а к поезду выносить опасно, патрули, милиция так и шныряют взад-вперед. Крестного они не трогали, крестный с кем угодно мог договориться. Не зря бабы нахваливали своего Карпа. Карп Василич умел прижать твердой дланью, но умел вовремя и пожалеть и отпустить народ на базар.

А народ рассуждал так — начальства без дури не бывает, важно, с какой дуриною начальник — с большой или маленькой. Вот в Мокром председатель с большой дуриной: он даже по ночам выслеживал самогонщиков и двоих засудил. А зачем, никто понять не мог. Наверное, просто так — покуражиться, силу свою показать колхозникам. А Карп Василич был старичок обходительный, понимал «рыбья душа», что без базара народ совсем обнищает и оголодает, и не то что займы, а и налоги не заплатит.

Поэтому по милости Карпа Василича они ранним летним утром весело катили на станцию. И уже издалека их встречал целый паровозный хор. Один маленький паровозик весело посвистывал, бегая по путям туда-сюда. Другой пыхтя и надрываясь, с великими трудами преодолевал каждый метр и басил, басил… Анюта на них целый день глядела бы, но все подались в здание вокзала, всегда казавшееся ей дворцом. Там, в огромном зале ожидания сидели счастливцы, которые куда-то ехали. Они тоже внесли свои узлы, корзины и стали похожи на пассажиров. Но недолго пришлось им посидеть. Вскоре Настя заполошилась, похватала свои позвякивающие короба и понеслась на перрон. Там стоял крестный и беседовал с милиционерами. Один из них был свой, дрыновский парень. Здороваясь с крестным за руку, он одобрительно посмеивался:

— Федотыч, тебя не узнать, ты сегодня какой-то публичный!

В гимнастерке с орденами, в военной фуражке и сапогах крестненький сразу стал выше ростом, значительней и важнее. Народу на платформе все прибавлялось, но даже в толпе он не мог затеряться, и все невольно на него поглядывали. С минуты на минуту ждали прибытия самого главного поезда. К нему всегда торопились поспеть с товаром. Даже громкоговоритель охрип от волнения, объявляя — Москва-Белин! И вот он ворвался на станцию, все сметая на своем пути. При появлении этого столичного гостя местные паровозики стушевались и примолкли. Ну и голосище у него был, Анюта даже закрыла ладонями уши и отступила вглубь, к привокзальному скверу, чтобы ее не сдуло, как былинку, или не затоптал народ, ринувшийся к вагонам. И Настя засуетилась, засеменила к раю платформы, оставив крестного и корзины. Поезд еще не до конца остановился, а уже на ходу спрыгнули военные и побежали к вокзалу, и наткнулись сначала на крестную.

— Тетка, у тебя есть? — кричали они.

— А чего вам надо? — с хитрой улыбочкой отвечала крестная.