Анизотропное шоссе

Что брызнуло Карик не рассмотрел. Да и не хотел рассматривать, потому как его чуть не вывернуло от вони. Это походило даже не на тухлятину, а на нечто, очень долго гниющее. Карик зажал нос. Потом зажал рот. Потом кинулся с полянки в лес, где тут же налетела мошка, но он не обратил на это внимание. Тучи мошкары, лезущей в нос и в рот, были теперь мелочью, по сравнению с возможностью глотнуть свежего воздуха.

Петька отыскал его на берегу ручья, куда Карик примеревался нырнуть, отдышавшись от вони и теперь неистово расчесывая голые места, искусанные мошкой.

– Что это? – простонал Карик.

– Мясо курногов, выдержанное в желудке трирога, – невозмутимо сказал Петька. – Ему нравится.

История Жевуна

Олеськиного ящера звали Жевуном. И в нем не было ничего страшного. Даже размер не такой уж огромный – Жевун еще детеныш. Месяцев шесть как вылупился из яйца, которое нашли на берегу заводи строители и принесли дяде Коле, а тот отдал его Олеське. Никто не верил, что яйцо проклюнется, кроме самой Олеськи и Собачухина, успешно выводившего из яиц курногов в сделанном собственными руками инкубаторе.

Для того, чтобы найденное яйцо поместилось, инкубатор пришлось увеличить и потеснить яйца курногов. Олеська проводила в инкубаторе целые дни. Она бы оставалась там и на ночь, но Собачухин прогонял ее домой, чтобы дядя Коля не ругался. С утра пораньше Олеська вскакивала с кровати, готовила отцу завтрак и мчалась переворачивать яйцо разными боками для равномерного прогрева, подкладывать соломку, прикладывать к нему ухо, пытаясь расслышать шевеление детеныша. Единственный перерыв, который себе позволяла, – сбегать в обед домой, разогреть суп к приходу отца, и, еле-еле дождавшись его появления, вновь мчалась к Собачухину.

– Если он и проклюнется, – качал головой Собачухин, – то только из-за страха перед бедовой девчонкой.

Великий специалист по разведению курногов вспоминал сколько ему самому понадобилось времени подобрать тепловой режим для крошечных питомцев, о которых написано множество книг, начиная с Брема с его классической «Жизнью ящеров» и заканчивая трудами современных натуралистов: Пескова, Акимушкина, Дроздова, Гржимека. И то, как оказалось, все эти труды пестрели удивительными неточностями. Следуй он, Собачухин, их описаниям, никаких курногов ему не видать, как собственных ушей.

Собачухин обложился специальной литературой, листал справочники и сравнивал иллюстрации с фотографией яйца, которую повесил над собственным столом.

– Ни черта мы о них не знаем, – ругался он сквозь зубы. – Человечество живет бок о бок с ящерами с момента своего зарождения, а так и не смогло узнать о них побольше.

И когда яйцо наконец-то лопнуло, Олеська от восторга взвизгнула так, что Собачухин услышал крик у себя в лаборатории и немедленно решил – из яйца лезет аж целый ящероед. Они столкнулись в двери инкубатора – Собачухин с поленом и Олеська, держащая на вытянутых руках детеныша плечехода.

– Ну да, да, – потом говорил Собачухин, – именно это я предполагал. Плечеход, конечно же! Откуда в здешних заводях мог оказаться землетряс? Или травоглот? Это, товарищи, наука!

Прогулка с ящером

– Сначала он у Собачухина жил вместе с курногами, – продолжала Олеська, пока они шли к Ангаре. – Но рос так быстро, что пришлось отселить в заводь, пока всех курногов передавил.

Перепрыгивая с плиты на плиту, они добрались до заводи, из-за густых тростников которых слышались возня и фырканье. Карик покосился на Олеську, ожидая, что она поступит как и в прошлый раз, но она зашла в воду по колено и похлопала ладонью по поверхности: раз-два, раз-два-три.

– Это у нас знак такой, – доверительно сказала Олеська через плечо. – Сейчас появится. Ты только не бойся.

– Я и не боюсь, – сказал Карик, но сердце у него стучало.

Рассказать Олеське про Зубастика он пока не захотел. Еще засмеет. Назовет вторым Собачухиным, над курногами которого потешается весь поселок. Жевун вон какой большой! А Зубастик? По колено. Да и то, выглядит, если честно, не очень. Худой, узкий. Нет в нем основательности Жевуна, который хоть и детеныш, но обещает вымахать в такого гиганта, на которого вообще не влезешь, не говоря уже прокатиться на нем по поселку. А ведь Олеська это делала! И забиралась, и каталась, управляя неповоротливым и неуклюжим Жевуном с помощью хитрых веревок, которые крепила к его голове и пасти, чем ящер, говоря по чести, был не слишком доволен и даже норовил плюнуть, пока не получал шлепок по губам.

– Вырастет, – утешал Петька Карика, когда они сидели на опушке леса и швыряли Зубастику шишки, а тот ловко хватал их на лету, громко клацая пастью. – Каждый ящур растет по-разному. Такие, как Жевун, быстро, такие, как Зубастик, медленно. Дай-ка только срок, будет тебе и белка, будет и свисток.

– Ты в Олеську втюрился, – вдруг ни с того, ни с сего ляпнул Карик. Скорее от расстройства и раздражения.

– Я?! – выпучил глаза Петька.

– Ага, ты. Я же видел, как ты за ней подглядываешь. Ну, когда она купается.

– Дуришь, – сплюнул Петька. – Я на машины смотрел, как они на строительстве работают.