Анкета. Общедоступный песенник

Просто я вспомнил книгу, к которой у меня отношение особое. Первую половину я не мог читать без отвращения, вторую — без восторга. Это, конечно, «Лолита». Отвращение мое вызвано естественным неприятием нормального здорового мужчины патологической любви эгоистичного самовлюбленного интеллектуального самца к девочке — именно к девочке, а не девушке, к девочке, которую природа еще не подготовила к тому, чего возжелал от нее Гумберт Гумберт (и не имеет значения, что она уже оказалось женщиной — в смысле сугубо анатомическом), к девочке, а не к нимфетке, как поименовал ее изощренный сладострастник, пряча этим красивым словечком суть: ребенок перед ним, дитя. Вторая же половина, если убрать из нее необходимые автору для сюжета скабрезности, есть замечательная панорама подробностей американской жизни. Многие, подозреваю, эти-то страницы как раз и пролистывают, для них история кончилась эпизодом в гостинице, они пролистывают от одной постельной сцены до другой. А для меня образ страны, начертанный талантливым, тут не поспоришь, пером Набокова, гораздо интереснее. И вообще, психологические переливы, полагаю я — как неофит, естественно, — не такое уж трудное дело. В двадцатом веке психологию описывать, вникать в нее и выворачивать то так, то эдак довольно просто: предшественники хорошо взрыхлили, удобрили и засеяли почву, осталось собирать урожай. Куда реже встречается мне способность показать — ну, что бы? — да вот то, как вдруг у тополя за окном при полном безветрии, когда весь он застыл тускло и молча, вдруг, будто невидимая птица присела, прогнется и закачается одна ветка — или даже один лист вдруг встрепенется, словно и не от ветерка, а сам по себе, по собственной юле…

Но и не в этом суть (я о «Лолите»). Суть в том, что, на мой взгляд, сам автор и близко не чувствовал ничего такого, что он присочинил своему герою. По одной хотя бы простой причине: если бы он сам это действительно чувствовал, то не сумел бы описать все настолько подробно, искусно, психологично и — вот парадокс! — достоверно! Не способен художественно описать это тот, кто действительно это испытал.

Будь он даже литератор по профессии — не способен! Не знаю, в чем тут дело. Уверен — восходя из этого частного факта к общему, что о себе вообще никто не сумеет ничего художественно рассказать и написать, — только о других, только о других — и лучше всего о выдуманных. И часто мы складные рассказы, устные и письменные, принимаем за чистую монету, правде же не верим, потому что не находит человек для изречения ее нужных слов, поскольку знает, каков зазор между событием, предметом и рассказом о событии, предмете. Тот же, кто не испытал — не знает, не чувствует этого зазора, поэтому и не боится ничего и смело берется за любое изображение.

Я вот о том, что со мной произошло и происходит, пишу очень приблизительно и понимаю это. Слишком это мое и рядом со мной, слишком…

Как описать мне бурю мыслей этого вечера?

Как описать то состояние, когда я нашел не один, а сразу два вопроса, которые меня терзали — так глубоко и тайно, что я даже не мог вспомнить их?

Вот эти вопросы, один из отвеченных и один — почти в конце:

22. НЕКОТОРЫЕ ИЗ ВАШИХ БЛИЗКИХ СОВЕРШАЛИ ПОСТУПКИ, КОТОРЫЕ ВАС ПУГАЛИ.

99. ВАМ НРАВЯТСЯ ЛИЦА ПРОТИВОПОЛОЖНОГО ПОЛА НАМНОГО СТАРШЕ ИЛИ НАМНОГО МОЛОЖЕ ВАС.

Встреча с Ниной — Господи, ну что тут сказать, как сказать? — допустим: молнией озарила мою душу, — и пусть пошло, пусть банально, истина тут мне важней, чем прицельная точность и выверенность слова.

Я понял вдруг, почему именно Алексину душа моя выбрала для любви. Она была старше — и именно намного старше. Это никакое не открытие, девочки в определенном возрасте обгоняют сверстников в развитии. Но утверждается, что потом все якобы выравнивается — и вот с этим я не согласен. Алексина так и осталась старше меня — навсегда. Дело не в ее раннем опыте и раннем созревании ума, дело в том, что это старшинство заложено в большинстве женщин как данность, многие же мужчины остаются там, в детстве или юности — и чувствуют свою младшесть даже с женщинами, которые возрастом моложе на десять и даже двадцать лет. Почему я мысленно кажусь себе чуть ли не подростком перед молоденькой продавщицей, перед юной секретаршей в каком-нибудь учреждении, перед разукрашенной и полуобнаженной красавицей, выходящей из какого-нибудь лимузина — и уж, конечно, совершенно не видящей меня? Почему? Почему до сих пор Алексина, замечательно сохранившаяся, больше тридцати лет не дашь, кажется мне все равно старше — хоть специально в зеркало глядись, чтобы убедиться в своих морщинах, в загрубелости кожи, в седине, которая довольно рано проявилась у меня…

И это — с одной стороны.

С другой, вопрос этот (99-й) помог мне осознать, что последние годы я безотчетно заглядываюсь на девушек 16–17 лет — ну, и, может, чуть старше. Упаси Бог, не на нимфеток, не на таких, кто, по сути, наполовину ребенок еще, а на тех, кто…

После допишу — если допишу, для себя ведь, не для кого-то.