Анхен и Мари. Прима-балерина

– Она, паскудница, она, Агнешка! Покрывать её не буду, всё расскажу. И ключи, и бумагу забрала. Да ведь без спросу! Нечто я теперь виноватый?! – спросил гардеробщик и схватил делопроизводителя за рукав сюртука.

– Из города чтобы ни ногой. Понятно? – строго сказал господин Самолётов и сбросил с себя его руку.

Анхен и господин Самолётов вернулись в партер, к начальнику. И не с пустыми руками.

– Вот, стало быть, как оно было, господа хорошие, – сказал господин Громыкин, выслушав рассказ помощников. – Стало быть, вот так.

– Да, теперь можно восстановить картину преступления по часам и минутам, – поддакнул начальнику господин Самолётов.

Господин Громыкин, встав посреди партера, важно нацепил на нос пенсне, хоть и не собирался ни читать, ни писать, упёрся одной рукой в бок, другой же отчаянно зажестикулировал.

– Утро: балерину Черникину подселили к приме, разгорелся скандал. День: Прима идёт к главному балетмейстеру, пьёт чай, но подселение остаётся в силе. Вечер: госпожа Лещинская сцепилась в холле с госпожой Черникиной из-за какой-то важной бумаги.

Дознаватель замолчал, обдумывая.

– Агнешка спустилась в гардероб, украла ключ и стрихнин. Угостила госпожу Пичугину отравленным кокаином или просто подсыпала его в марафет, зная, где его хранит прима. Пока все были на репетиции – помните, она опоздала, госпожа Лещинская с помощью украденного ключа проникла в гримёрку подруги, схватила очки балерины Черникиной, разбила их, а стёкла подложила в пуанты примы. В ящик стола Мыши Серой подкинула остатки стрихнина, завёрнутые в клочок бумаги из-под злополучной селёдки.

– Но зачем?! – почти хором спросили Анхен и господин Самолётов.

– Вот тут я пас. Тут думать надобно, – сказал дознаватель, снял пенсне и положил его в карман клетчатого пиджака.

Он отвернулся и скрестил руки за спиной.

– Зачем она отравила госпожу Пичугину, если ей следовало устранить Серую Мышь? – спросил господин Самолетов.

– Ведь именно балерина Черникина недостойное что-то про Агнешку ведала, – подхватила его мысль Анхен. – Бумагой шантажировала, грозилась придать её великому позору.

– М-да. Не ведомо сие пока. Тут думать надобно, – повторил господин Громыкин.

Фёдор Осипович к ужину фатально опоздал, за что и получил отповедь от Александры Николаевны. Однако супруга его простила. Не сразу, конечно. После покаяния и лобызания. Чтобы уж совсем загладить свою вину, дознаватель решил рассказать ей про арест. Уж он-то знал, что ей это понравится. Скорее всего. В общем, есть вероятность, что понравится.

– Ты себе даже не представляешь, душа моя, какие нынче в моде убийства, – начал господин Громыкин. – Вот взять, к примеру, арестованную. Её, сердечную, Черникина бумагой какой-то шантажировала, а она возьми, да и подругу свою отрави. Виданое ли дело? Нет, в ранешние времена такого не бывало.

Дознаватель сидел в гостиной за столом орехового дерева и поглядывал на супругу с опаской. Вдруг Александра Николаевна решит, что о таких страстях дозволительно рассказывать только в кабаках, а не в христианских домах.

– Не может быть. Как же это? Почто подругу-то травить? – спросила Александра Николаевна и захлопала короткими белёсыми ресницами.

– Вот так, друг мой. Вот так. И ведь что интересно, девка-кремень, хоть и балерина. Расколоть никак не получается. Мы ей донос показываем, а она "Зачем вы читаете такие гадости?". Мы ей вопрос задаём, а у неё уже ответ припасён.

– Фёдор Осипович, родной мой, ты уж постарайся. Поднатужься да расколи её, раз так надо, – ласково сказала супруга.

– Я стараюсь, – сказал господин Громыкин и вздохнул.

– Ты должен докопаться до истины. Нет, ты просто обязан, – повысила голос Александра Николаевна.

Господин Громыкин вздрогнул от окрика и втянул голову в плечи. Уж очень он боялся, когда супруга кричала. Очень. Аж поджилки тряслись.

– Иначе не светит тебе генеральский чин, – опять ласково сказала Александра Николаевна.

– Ну, какой генеральский чин? – заканючил Фёдор Осипович. – Ведь не дадут. Ведь не из дворянского рода. Ну, право слово, о чём ты, душа моя?

– О том, что у нас ещё две дочки на выданье. Дуняша-то ладно – красивая да ласковая. А Настя? О ней ты подумал, ирод? Засиделась в девках дочь, а ему хоть что.

Теперь Фёдор Осипович сидел и хлопал ресницами.

– Служи! Выслуживайся, делай, что хочешь, а генеральских чин мне принеси, – сказала Александра Николаевна, встала и пошла в спальню.

* * *

Жёлтые фонари освещали набережную. Ледяные осколки блестели в воде, будто звёзды на небе. Дома, прижавшись друг к другу, застыли в ожидании ночи. Крест Казанского собора выглядывал из-за крыш, намереваясь пронзить хмурое небо. Анхен вдохнула полной грудью. К всегдашней сырости прибавились запахи приближающего лета. Скоро у Джоконды будет прикорм, ведь в проталинах пока ещё несмело, но уже пробивалась зелёная травка.

– Э-эх! Поскорей бы лето! Там и маменька приедет, и можно будет в парках гулять, и вообще, – заметила барышня, беря Ивана Филаретовича под руку.

– Кстати, о маменьке. Я обещал убрать с Вас позор или нет? – спросил господин Самолётов, останавливаясь у мостика.