Анхен и Мари. Прима-балерина

– Про доктора и рассказывать нечего. Я тоже пока думаю, – решила повторить за сестрой Мари.

– Господин Самолётов, как я поняла, по сыскной части. А доктор что же? Где вы с ним познакомились? – не отступала мать.

– Да он тоже там же. При полиции он служит. Эксперт. Во! – сказала Мари и подняла указательный палец вверх.

Эмма взяла чашку из семейного сервиза за тонкую фарфоровую ручку и сделала маленький глоток чая в задумчивости.

– Значит так. Слушайте мать, дети мои. Мы с вами поступим таким образом, и не спорьте даже, – сказала она, поставив чашку на стол. – Вечером я жду ваших кавалеров на ужин. Надобно знакомиться. Согласны?

Акулина постелила на стол праздничную скатерть с вышивкой и вензелями – старинную! – ещё от приданого матушки Эммы осталась. Хранила её Акулина, берегла как зеницу ока, но тут, конечно, не поспоришь – повод, заслуживающий фамильной скатерти. Старая служанка разгладила образовавшуюся складочку, оглядела стол – нет ли пятен? – осталась довольна и пошла, шаркая, на кухню за закуской.

Гости не заставили себя долго ждать. Иван Филаретович в костюме с иголочки, в рубашке со стоячим воротничком и в галстуке с толстым узлом стоял в прихожей ровно в девятнадцать ноль-ноль. Яков Тимофеевич не в столь модном платье, как у сыщика, а скорее, в экзотическом наряде расположился рядом. Если господин Самолётов вытянулся по-офицерски во фрунт, то доктор держался расслабленно, отстранённо. Барышни провели кавалеров в гостиную и представили их маменьке.

– Добрый вечер! Как доехали? Не докучали ли Вам навязчивые попутчики в дороге, матушка? – с наскока закидал Эмму вопросами Иван Филаретович. – Всё-таки путь неблизкий.

При этом он успел подарить игуменье букет скромных, но необычайно нежных пионов, поцеловать руку и широко улыбаться.

– Дорога была лёгкой и быстрой, – сдержанно ответила Эмма, вдыхая цветочный аромат. – Благодарю Вас.

Господин Самолётов обошёл гостиную и остановился как вкопанный у стены между двух окон.

– Позвольте спросить. Что за дивный портрет появился в гостиной? Раньше его здесь не было, – заметил Иван Филаретович.

Все взгляды устремились на стену. Эмма, с букетом пионов, подошла к молодому человеку и встала рядом.

– Да. Не было. Я привезла его из монастыря. Он мне от бабушки достался, а я решила девочкам подарить. Это портрет Ганса Оружейника. Нашего немецкого предка, – сказала она, разглядывая картину.

Ганс с щербинкой, выделяющейся между подкрученными усами, стоял в обнимку с ружьём-фузеей и улыбался.

– Так значит, Анна Николаевна германского происхождения будет, – сказал господин Самолётов, оборачиваясь.

– Значит, будет. Ганс носил фамилию Хельмшмидт. Потом его заводчик Демидов окрестил Ростоцким, – сказала матушка.

– Отчего же? – спросил Иван Филаретович, приподнимая брови.

– Ганс прибыл из города Росток во времена Петра Великого. Слыл первым оружейником в Московии, в немецкой слободе. Пётр Алексеевич его приметил, приглашал ко двору, а позднее приказал придворному художнику писать портрет. И вот он перед вами, господа, – сказала Эмма, оглядывая присутствующих.

– Невероятно, – сказал господин Самолётов.

– А потом Демидов переманил его на свои предприятия. Фамилия Хельмшмидт трудна оказалась для заводчика. С его лёгкой руки мы теперь Ростоцкие. Вот так, господа, – сказала матушка.

– Браво! – захлопал в ладоши господин Цинкевич.

– Благодарю, – слегка поклонилась Эмма, стоя у портрета, как будто это она слыла искусным оружейником или искусным художником, написавшим сей дивный портрет.

– Пугать только такой картинкой людей, – пробурчала Акулина.

Старая нянька принесла пирог с малиновым вареньем и поставила его на стол. Оглядела – не надо ли чего? – и ушла к себе. Барское дело – разговоры разговаривать, а у людишек свои заботы имеются.

– Прошу к столу, – пригласила Эмма.

Иван Филаретович отодвинул стул, ухаживая за Анхен. Барышня манерно уселась. В присутствии маменьки Анхен хотелось вести себя совершенно по-другому – так, как её учили в детстве.

– Я слышала, что все вы вместе служите, – начала Эмма. – Кроме Мари.

– Так и я попала на место преступление этой весной, маменька, – сказала Мари, желающая быть причастной. – Картина была жуткая, должна вам заметить. Выстрел, кровь, два бездыханных тела. Я чуть в обморок не упала.

Доктор и господин Самолётов переглянулись и не смогли сдержать улыбок.

– Чуть не упала? Свалилась как мешок зерна в телегу к мельнику ты, – сказала Анхен.

– Ах, да. Я уж и позабыла сие, – ответила Мари. – Но ты у нас всё помнишь, сестрица.

– А что это было за дело? – спросила Эмма, желая остановить неуместную перепалку дочерей.

Игуменья потянулась к чашке чая.

– Прима-балерина застрелила во время представления другую балерину, – перехватил инициативу господин Самолётов. – И сама умерла в страшных судорогах. Там же на сцене. Мари права. Картина была ужасная. Многие дамы покинули театр немедля.

Эмма не притронулась к чашке. Вместо этого перекрестилась трижды.