Анна Ахматова. Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»

Немного позже ситуация прояснилась. Поговаривали, что, не ставя никого в известность, Гаршин женился на своей молоденькой медсестре! Но сплетни исказили реальность — его новая жена, доктор наук, была немногим младше Ахматовой. Однако это не уменьшило страданий обманутой влюбленной. Со временем выяснились и другие подробности жизни Гаршина…

В конце сентября 1941 года, когда Ахматова уехала в эвакуацию в Ташкент, Владимир Георгиевич остался в Ленинграде. Остался с городом, где жил еще звук их «шагов в эрмитажных залах». Друзья и сослуживцы вспоминали Гаршина, собравшего все свои силы для жизни и работы в блокадном городе. Он стал, по сути дела, главным патологоанатомом Ленинграда. К его прозекторской свозили трупы из военных госпиталей и со всех краев города. Он преподавал, проводил вскрытия, вел научную работу. Он проводил на фронт сыновей, пережил смерть жены, перенес тяжелую форму дистрофии. Он испытал на себе, как мучительна пытка голодом, записал наблюдения: «суживается круг интересов, и у человека как бы «тускнеет» сознание под властным и неумолимым желанием — инстинктом сохранения жизни». Как биолог, профессор Гаршин понимал это, как врач — сострадал людям, как интеллигент — был унижен и стыдился этих перемен в себе. В нечеловеческих условиях он старался помогать друзьям.

Сознание голодающего и созерцающего смерть нашло спасение в страсти более сильной, побеждающей смерть, — коллекционер Гаршин превратился в фанатика. Во время блокады он одержимо занимался коллекционированием, пользуясь возможностью дешево приобретать ценности у тех, кто был готов менять их на хлеб. Им руководили не алчность и не жажда наживы — мощная сила всепоглощающей идеи, спасающая психику человека, ежедневно разгребающего завалы трупов, хоронящего родных и близких. Знакомая Ахматовой поделилась с ней: с тех пор как она случайно сказала Гаршину, что имеет коллекцию старинных монет, он совсем перестал говорить с ней об Анне Андреевне, поглощенный мыслями о коллекции.

Война в какой-то степени парализовала душу Владимира Георгиевича, он чувствовал теперь себя иным, самому себе неизвестным, с чужой эмоциональной жизнью. Привыкший принимать на себя тяжесть горя и ужаса родственников умерших, Гаршин ощущал, что нынче «все меры превзойдены». Невыносимая боль перешла в душевную анестезию.

Ахматова, жившая в Ташкенте в постоянной тревоге об оставшихся за тремя фронтами «городе и друге», все же не могла осознать до конца меры страданий людей, мучительно умирающих в осажденном городе…

О состоянии Гаршина после расставания с Ахматовой можно судить по его письму от 26 июня 1944 года, адресованному Щепкиной-Куперник и Зелениной: «…Жизнь сейчас на переломе. В эти дни переезжаю на старое пепелище — домой на Троицкую (я жил три года в лаборатории). Кончается своеобразный период. Дома, где все связано с Татьяной Владимировной, мне тяжело. Мира нет в душе, не знаю, будет ли. И это не дает возможности создавать что-то новое. Как-то сразу пришла психологическая старость, а впрочем, и пора: мне сейчас 57 лет. Дело не в годах, а в отношении к жизни и людям. Отошли, отпали мелочи и суетность, очистились отношения к людям…»

Кто-то из недоброжелателей рассказал Ахматовой, что Гаршин для пополнения своей коллекции занимался в блокаду «кабальными» обменами. Она искренне поверила этому.

В материалах НКВД, основанных на донесениях осведомителей, зафиксировано: «В эвакуацию уезжала невенчанной женой профессора Гаршина — ему посвящено много строк в «Поэме без героя». Он посылал ей деньги в Ташкент до 1944 года, а когда она вернулась в Ленинград, встретил ее холодно, даже к себе не пригласил. Жить было негде, но сжалился Пунин и пригласил на свою жилплощадь».

Если душевную слабость доктора Гаршина можно было понять, то его измены Анна простить не могла. Она убедила себя в том, что Гаршин сошел с ума. 6 августа 1944 года она послала своей московской подруге Н. А. Ольшевской телеграмму: «Гаршин тяжело болен психически расстался со мной сообщаю это только вам Анна».

Владимир Георгиевич Гаршин остался в поэзии Анны Ахматовой. Остался в явных посвящениях и скрытых аллюзиях.

…А человек, который для меня
Теперь никто, а был моей заботой
И утешеньем самых горьких лет, —
Уже бредет как призрак по окрайнам,
По закоулкам и задворкам жизни,
Тяжелый, одурманенный безумьем,
С оскалом волчьим… Боже, Боже, Боже!
Как пред тобой я тяжко согрешила!

Оставь мне жалость хоть… Считается, что больше они не виделись. Но судьба поставила в финале этой истории выразительную точку. 20 апреля 1956 года Ахматова, перебирая реликвии, заметила на брошке-камее под названием «Клеопатра», подаренной Гаршиным, глубокую трещину. Позже оказалось, что именно этот день стал днем его смерти.